юдифь с головой олорифма
— Пей, Алексей Батькович, — говорила Галка и совала, совала ему под нос горячую кружку. Он вяло отмахивался и всё-таки пил. Сначала кисленький компот, потом чай; даже, кажется, крепкий, душистый бульон, не то куриный, не то говяжий. Сжевал покорно из её рук круглую белую таблетку. Смотрел, как она охает над ртутным градусником и тут же опять провалился в сон. Кажется, ужасно страдал, но когда проснулся в очередной раз, вечером — или всё-таки утром? Нет, часы показывали 21:00, не перепутаешь, — от страданий остались смутные воспоминания, тяжёлая, как ведро с водой, голова, боль в руках и ногах, словно после долгой тренировки, и ещё горло, как бы наждаком ободранное.
Он был мокрый, точно мышь, и свитера на нем не было. Он не вполне был уверен, снял он его сам или его стащила упорная Галка. Встал, вытянул из рюкзака чистую, но мятую футболку. Подсветил себе бесполезным мобильником, разглядывая в маленькое зеркальце собственное обсыпанное горло. Это усилие его совершенно истощило, и он упал обратно в мокрую кровать.
Алёша хорошо знал по московским зимам: он не переносил гриппа. Он ловил его каждый сезон, обыкновенно перед сессией. Валился с ног, сутки обогревал сто тридцать четвёртую несбиваемыми сорока градусами, бредил на родном языке. Ехидный Николай хлопал форточкой, таскал Алёше мокрые полотенца и всем зашедшим Алёшу проведать утверждал, что это психосоматика и Алёша просто бздит сессии. Алёша обижался, прививался, промывал нос из пшикалки и всё равно ловил самый экзотический штамм сезона, и сутки пел на суахили, а потом, как феникс, восставал из пепла потрёпанным, но живым. Ни Николай с Бабусей, ни прочие соседи никогда фирменного Алёшиного гриппа не цепляли, дольше двух дней он никогда не пропускал, и в целом весь аттракцион был вполне безобидным, хотя первый экзамен пару раз пришлось досдавать уже после сессии, с должниками, и один раз из-за этого он чуть было не остался без стипендии, — из-за патанатомии, — вот это был бы ужас.
На тумбочке стоял стакан с водой и ещё эмалированный кувшинчик, Алёша дотянулся до стакана и выпил залпом, стукнув зубами о краешек. Ему было нестерпимо стыдно. Стыд зудел, как чесотка. Вот это доктор! Не успел приехать, и сразу слёг. Где он его подхватил? Вспомнилась шмыгающая носом проводница. Конечно, сердито подумал Алёша, никакой совести у людей. Сначала работают больные, а потом другие люди из-за них позорятся. С другой стороны, что это за грипп, если только катаральные явления. Да и инкубационный период, пожалуй что, коротковат, не успело бы взяться. Он со вздохом реабилитировал проводницу.
Вдруг ему представился подпирающий косяк Николай, обьясняющий кому-то невидимому в коридоре, что в сто тридцать четвёртой карантин, острый приступ психосоматики, ужасно, ужасно вирулентной. В коридоре хихикали и совали Николаю апельсин. Алёше очень захотелось этого апельсина. Он сглотнул слюну. Нащупал градусник, сунул под мышку.
В психосоматику он не то чтобы не верил совсем, просто не верил в психосоматический грипп. С другой стороны, грипп в конце мая? Несезон! Воображаемый Николай с укоризной посмотрел на Алёшу. У меня же не сессия, хотел было отмахнуться тот. Верно, не сессия. Кое-что похуже.
Утром снова пришла Галка, принесла в брезентовой сумке еды.
— Доброе утро, — стеснительно сказал Алёша, изнемогая от неловкости. Он слегка охрип, но в остальном совершенно восстал.
— Какое же это утро, — сказала Галка весело, — половина девятого уже. Садитесь обедать, Алексей Батькович.
Алёша на всякий случай покосился на телефон, но тот показывал восемь тридцать четыре, и стоял на зарядке.
— Давайте будем заново знакомиться, — сказал он, — меня зовут Алекс Мпемба, я травматолог… то есть, врач общей практики, но буду получать специализацию.
— Галина, — сказала Галка и протянула ему маленькую твёрдую ладонь, — фельдшер.
— Фельдшерка, — машинально сказал Алёша, вспомнив Алису, которая непременно требовала называть себя докторка.
— А вот и нет, — сказала Галка, — я в Вологде училась.
И обиженно поджала губы.
— Простите, пожалуйста, — быстро сказал Алёша, — я не то сказал? У нас в Москве так говорят, я думал… зовите меня Алёша, хорошо? Просто Алёша.
Галка посмотрела на него со смесью подозрения и умиления.
— Врачей надо называть по имени-отчеству, — упрямо сказала она.
— Тогда Алексей Бамиделович, — сдался Алёша, — вы же можете запомнить, вы же просто смеётесь надо мной на самом деле.
Они уставились друг на друга над маленьким шатким столом. Лучше бы я молчал, обречённо подумал Алёша, но повторил:
— Бамиделович.
— Галина Зарниевна, — мстительно сказала Галина, и он порадовался, что не успел назвать её Галкой.
— Спасибо вам, — запоздало сказал Алёша, — спасибо за еду, и за то, что вы меня вылечили. Вы, наверное, очень хороший фельдшер.
Галка бесцеремонно обошла стол, выгнув по-птичьи кисть, потрогала ему лоб запястьем, по-матерински.
— Быстро вы от гриппа-то оправились, — сказала она довольно.
— Это не грипп, это психосоматическое, — сказал Алёша, — наверное. У меня иногда такое бывает. Надо много пить воду и сбивать температуру.
— То есть, как при гриппе, — ехидно сказала Галка.
— То есть, как при гриппе, — сурово сказал Алёша.
Он уже сам был не уверен: грипп это или не грипп. Но нужно было теперь стоять на своём. Он посмотрел на Галку новыми глазами. Она, со своими хлопотливыми движениями и гладким, ясным, лишённым возраста лицом, вдруг показалась ему ужасно похожей на Глинцева-старшего, длинного и тощего завкафедрой травматологии, — почему бы это? Ах, вот: точно такими же требовательными и внимательными глазами Галка смотрела на него из-под пестрядного платка, залихватски завязанного под косой. Только и ждёт, подумал Алёша с ужасом, когда я ошибусь. Нельзя ошибаться, нельзя.
— Кушайте лучше, Алексей Бамиделович, — сказала Галка дружелюбно и сняла чайник, — вот шаньги, вот йола чери, вот суп в чугунке, ещё горячий, а вот и хлебушек. Я ещё к позавчерашнему вечеру всё собрала, уж мы вас ждали, да Данила приходил, сказал, что до завтра вас не трогать. Ну я и не стала, только сапоги вот утром занесла, а вы, смотрю, лежите уже и чуть не дымитесь.
Алёша наконец-то посмотрел на еду. Хлеб был тёплый, ржаной, и пах удивительно. Ноздреватая корочка как будто дышала. Дышал и суп в чёрной круглой посудине, с которой Галка разматывала как раз белое полотенце.
— Спасибо, — сказал Алёша. От запаха хлеба в нём поднялась горячая волна благодарности, и он тут же подозрительно покосился на Галку: а ну как что ещё спросит?
Но та не спрашивала.
Он был мокрый, точно мышь, и свитера на нем не было. Он не вполне был уверен, снял он его сам или его стащила упорная Галка. Встал, вытянул из рюкзака чистую, но мятую футболку. Подсветил себе бесполезным мобильником, разглядывая в маленькое зеркальце собственное обсыпанное горло. Это усилие его совершенно истощило, и он упал обратно в мокрую кровать.
Алёша хорошо знал по московским зимам: он не переносил гриппа. Он ловил его каждый сезон, обыкновенно перед сессией. Валился с ног, сутки обогревал сто тридцать четвёртую несбиваемыми сорока градусами, бредил на родном языке. Ехидный Николай хлопал форточкой, таскал Алёше мокрые полотенца и всем зашедшим Алёшу проведать утверждал, что это психосоматика и Алёша просто бздит сессии. Алёша обижался, прививался, промывал нос из пшикалки и всё равно ловил самый экзотический штамм сезона, и сутки пел на суахили, а потом, как феникс, восставал из пепла потрёпанным, но живым. Ни Николай с Бабусей, ни прочие соседи никогда фирменного Алёшиного гриппа не цепляли, дольше двух дней он никогда не пропускал, и в целом весь аттракцион был вполне безобидным, хотя первый экзамен пару раз пришлось досдавать уже после сессии, с должниками, и один раз из-за этого он чуть было не остался без стипендии, — из-за патанатомии, — вот это был бы ужас.
На тумбочке стоял стакан с водой и ещё эмалированный кувшинчик, Алёша дотянулся до стакана и выпил залпом, стукнув зубами о краешек. Ему было нестерпимо стыдно. Стыд зудел, как чесотка. Вот это доктор! Не успел приехать, и сразу слёг. Где он его подхватил? Вспомнилась шмыгающая носом проводница. Конечно, сердито подумал Алёша, никакой совести у людей. Сначала работают больные, а потом другие люди из-за них позорятся. С другой стороны, что это за грипп, если только катаральные явления. Да и инкубационный период, пожалуй что, коротковат, не успело бы взяться. Он со вздохом реабилитировал проводницу.
Вдруг ему представился подпирающий косяк Николай, обьясняющий кому-то невидимому в коридоре, что в сто тридцать четвёртой карантин, острый приступ психосоматики, ужасно, ужасно вирулентной. В коридоре хихикали и совали Николаю апельсин. Алёше очень захотелось этого апельсина. Он сглотнул слюну. Нащупал градусник, сунул под мышку.
В психосоматику он не то чтобы не верил совсем, просто не верил в психосоматический грипп. С другой стороны, грипп в конце мая? Несезон! Воображаемый Николай с укоризной посмотрел на Алёшу. У меня же не сессия, хотел было отмахнуться тот. Верно, не сессия. Кое-что похуже.
Утром снова пришла Галка, принесла в брезентовой сумке еды.
— Доброе утро, — стеснительно сказал Алёша, изнемогая от неловкости. Он слегка охрип, но в остальном совершенно восстал.
— Какое же это утро, — сказала Галка весело, — половина девятого уже. Садитесь обедать, Алексей Батькович.
Алёша на всякий случай покосился на телефон, но тот показывал восемь тридцать четыре, и стоял на зарядке.
— Давайте будем заново знакомиться, — сказал он, — меня зовут Алекс Мпемба, я травматолог… то есть, врач общей практики, но буду получать специализацию.
— Галина, — сказала Галка и протянула ему маленькую твёрдую ладонь, — фельдшер.
— Фельдшерка, — машинально сказал Алёша, вспомнив Алису, которая непременно требовала называть себя докторка.
— А вот и нет, — сказала Галка, — я в Вологде училась.
И обиженно поджала губы.
— Простите, пожалуйста, — быстро сказал Алёша, — я не то сказал? У нас в Москве так говорят, я думал… зовите меня Алёша, хорошо? Просто Алёша.
Галка посмотрела на него со смесью подозрения и умиления.
— Врачей надо называть по имени-отчеству, — упрямо сказала она.
— Тогда Алексей Бамиделович, — сдался Алёша, — вы же можете запомнить, вы же просто смеётесь надо мной на самом деле.
Они уставились друг на друга над маленьким шатким столом. Лучше бы я молчал, обречённо подумал Алёша, но повторил:
— Бамиделович.
— Галина Зарниевна, — мстительно сказала Галина, и он порадовался, что не успел назвать её Галкой.
— Спасибо вам, — запоздало сказал Алёша, — спасибо за еду, и за то, что вы меня вылечили. Вы, наверное, очень хороший фельдшер.
Галка бесцеремонно обошла стол, выгнув по-птичьи кисть, потрогала ему лоб запястьем, по-матерински.
— Быстро вы от гриппа-то оправились, — сказала она довольно.
— Это не грипп, это психосоматическое, — сказал Алёша, — наверное. У меня иногда такое бывает. Надо много пить воду и сбивать температуру.
— То есть, как при гриппе, — ехидно сказала Галка.
— То есть, как при гриппе, — сурово сказал Алёша.
Он уже сам был не уверен: грипп это или не грипп. Но нужно было теперь стоять на своём. Он посмотрел на Галку новыми глазами. Она, со своими хлопотливыми движениями и гладким, ясным, лишённым возраста лицом, вдруг показалась ему ужасно похожей на Глинцева-старшего, длинного и тощего завкафедрой травматологии, — почему бы это? Ах, вот: точно такими же требовательными и внимательными глазами Галка смотрела на него из-под пестрядного платка, залихватски завязанного под косой. Только и ждёт, подумал Алёша с ужасом, когда я ошибусь. Нельзя ошибаться, нельзя.
— Кушайте лучше, Алексей Бамиделович, — сказала Галка дружелюбно и сняла чайник, — вот шаньги, вот йола чери, вот суп в чугунке, ещё горячий, а вот и хлебушек. Я ещё к позавчерашнему вечеру всё собрала, уж мы вас ждали, да Данила приходил, сказал, что до завтра вас не трогать. Ну я и не стала, только сапоги вот утром занесла, а вы, смотрю, лежите уже и чуть не дымитесь.
Алёша наконец-то посмотрел на еду. Хлеб был тёплый, ржаной, и пах удивительно. Ноздреватая корочка как будто дышала. Дышал и суп в чёрной круглой посудине, с которой Галка разматывала как раз белое полотенце.
— Спасибо, — сказал Алёша. От запаха хлеба в нём поднялась горячая волна благодарности, и он тут же подозрительно покосился на Галку: а ну как что ещё спросит?
Но та не спрашивала.