юдифь с головой олорифма
Первые шаги по новой земле дались Алёше нелегко. Он пытался, но никак не мог вслушаться в пространные рассуждения Данилы — слова были ему понятны, а смысл постоянно ускользал. Они прошли вместе по широкой, как проспект, улице, куда лицом были обращены некоторые избы — а за ними проглядывали прочие, размещенные уже, казалось, безо всякого порядка, странно лишённые заборов, а уже за ними синели макушки леса. Пахло дымами и хлебом. На узкой скамейке перед одной избой Алёша увидел старика — тот дремал на солнышке — и вдруг понял, что деревня была совсем пустая, как будто разом вымерла. Никого не было ни на улице, ни во дворах. На невысокой утоптанной траве перед одной избой суетились какие-то маленькие пёстрые куры. Из этих кур, и из открытых кое-где окон, и из запахов дыма и хлеба складывалось неуловимое ощущение хозяйского присутствия. Алёша не успел ещё это обдумать, когда Данила вдруг повернул к одной избе, ничем не отличавшейся от прочих. Поднялся на высокое крыльцо, покричал в дверь: — Степан Геннадич!, пошуровал в сенях, уронил что-то звонкое и наконец раздобыл зелёную эмалированную канистру. Кренясь под весом канистры, он спустился обратно к Алёше, и они пошли дальше.
В голове у Алёши монотонно гудело, кажется, ещё с вертолёта. От свежего, полного кислородом воздуха у него внезапно начали слипаться глаза. Солнце жарило сквозь куртку, но ветерок то и дело задувал за воротник, пробирал до озноба. Деревня переползла в низину, где её перерезал ручей с добротным мостиком, и снова заползла на холм. Вдруг в просвет между избами сверкнула ослепительно излучина реки и тут же пропала. А потом избы вдруг кончились.
— Почти пришли, — одобрительно сказал Данила, — воооон до поворота дойдём и на месте.
Алёша до того уверился, что ему придётся поселиться и принимать пациентов именно в избе, что полной неожиданностью оказалось для него одноэтажное кирпичное здание, совсем простое, в четыре окна на облупленном сером фасаде. На улице Варкуты оно бы не привлекло к себе внимание, но здесь, в лесу, не вязалось совершенно ни с чем.
— Это что? — глупо спросил Алёша.
— Больница, — гордо сказал Данила, как будто сам её выстроил. Он достал из кармана связку ключей, толстыми пальцами отделил один, протянул Алёше. Алёша бездумно сунул его в замок, провернул вправо, влево.
— Плечом надави, — сказал Данила. Алёша послушно надавил. В замке что-то хрустнуло, подалось, и дверь открылась, уронив несколько чешуек краски. Пахнуло сыростью и холодом. Они вошли в короткий коридор с несколькими белыми дверями.
— Какой ты, Алексей Бамиделович, — сказал Данила, — ничему не удивляешься. Вот был тут до тебя один — так всему удивлялся. Как будто дизель-генератор первый раз увидел, честное слово.
— Это тот, который отравился олениной? — внезапно вспомнил Алёша.
— Да нет, — отмахнулся Данила, —какая оленина. Уехал на Дальний Восток, там надбавка больше, машину можно японскую купить.
— А, — сказал Алёша. Он уже понял по тому, как Данила снимает с плеча и ставит на пол тяжёлую сумку, что тот сейчас уйдёт и оставит его совсем одного, и совсем не мог сообразить, что такого важного следует у него спросить прямо сейчас. Всё было не так и не то, и непонятно было, за что хвататься.
— Ну, бывай, — сказал Данила, — тут тебе еда на первое время, лапшичка там, дальше Галка чего принесёт. В канистре-то дизель, но тут и печка вроде бы есть, так что не пропадёшь. По врачебным своим штукам сам разбирайся, тут я тебе не помощник. Составь список, чего тебе там не хватает, и в департамент позвони. На той неделе довезу. Я бы чаю с тобой попил, но чего-то ветер поднимается, а застрять тут мне никак нельзя. Справишься сам?
— Справлюсь, — сказал Алёша. Подумал с ужасом: зачем я это сказал, я же не справлюсь. Я же вообще не знаю, как тут и чего. Ему мучительно хотелось ухватить вертолётчика за рукав и потребовать, чтобы тот остался. И в то же время его охватил какой-то ступор, какое-то мучительное оцепенение, которое Данила, видимо, принял за уверенность, потому что хлопнул Алёшу по плечу с размаху, сказал ещё раз: — Ну, бывай, — похлопал себя по карманам и ушёл. Алёша вышел на крыльцо за ним, поглядеть, как тот идёт не спеша в сторону деревни, потом вернулся в медпункт. За первой дверью — если по часовой стрелке — оказался кабинет, за второй — помещение без окон, зато заставленное стеллажами. Алёша пощёлкал выключателем, но тот не работал. За третьей дверью оказался ещё один коридорчик и две крошечные жилые комнатки, а за четвёртой в углу притаился выкрашенный в красный цвет скелет доисторического чудовища: мешанина из дренажных трубок, коротких цилиндров, датчиков с мёртвыми, замершими на нуле стрелочками.
Это был дизель.
Алёша сел на стул, поставленный в коридорчике, видимо, для посетителей, и закрыл глаза руками. Из углов тянуло зябкой сыростью и карболкой, и он был совсем один. В открытую дверь виднелись лес и грунтовка, от незнакомых запахов кружилась голова и взлетала куда-то вверх, как воздушный шар. Он понял, осознал до глубины души, что не дождётся ни помощи, ни участия, и никто кроме него самого не виноват в том, что он, недоучка, взялся за работу, с которой никак не сможет справиться, да и как справляться, если здесь не то что тепла, но даже и электричества нет. Ощущение совершенной только что, но уже непоправимой ошибки затопило его, невыносимое, как желание чихнуть. Он был совершенно один. Некому было не то что направить его, но даже и напоить горячим.
Откуда-то из глубины его существа поднялся и вырвался на поверхность один-единственный всхлип. Этот всхлип потряс его самого. Нельзя было сдаваться так сразу. Он вскочил на ноги и ещё раз обошел свои крошечные владения, на этот раз открывая нараспашку каждое окно. Рамы поддавались с трудом, на широкие подоконники сыпалась краска, но в открытые окна врывался свежий ветерок, и дышать сразу стало легче. В комнатушке со стеллажами, бывшей, видимо, одновременно аптекой, регистратурой и кладовой, Алёша отыскал чистые тряпки, а дождевая бочка перед медпунктом была полна воды. Небольшая кирпичная печь обнаружилась в одной из жилых комнаток, бывшей, видимо, кухней, а рядом с нею и немного дров. Зажигалку пришлось поискать, и в конце концов она нашлась в ящике стола в кабинете, вместе с пачкой сигарет.
Сигареты Алёша выкинул.
На растопку печи ушло никак не меньше тридцати минут и целый журнал с полки над узкой койкой. Сначала дым повалил в комнату, и Алёша успел уже отчаяться, но потом разобрался с заслонкой и воспрял духом. Последние клубы быстро выдуло сквозняком, нанёсшим в комнаты мелкую, липучую мошку, так что окна пришлось закрыть обратно — Алёша долго отстукивал ребром ладони по рамам, пока они не вставали на место, и руку потом саднило.
Бельё на койке было чистым и аккуратно заправленным, но влажным, неуловимо отдающим плесенью. Алеша развесил его на стульях, поближе к печи, согрел воды и принялся за уборку. Он разобрал сумку, мыл, проветривал, возился с генератором (безуспешно), вскипятил чаю (есть почему-то не хотелось) и, наконец, водрузил на полку над койкой и анатомический атлас, и "Травматологию". Телефон не ловил сигнала, лежал на подоконнике мёртвым грузом. Хотя в печке весело трещало, сырость и холод как будто усилились. Вечер всё никак не наступал, но усталось взяла наконец своё. Алёша вынес и выплеснул в кусты ведро мыльной воды, сел прямо на крыльце.
Дорогу и лес за ней заливал белый свет, прозрачный, не оставляющий теней. Справа и слева от крыльца вздымались вверх стрелки молодого кипрея. Во влажном воздухе звенела мошка. Всё вокруг было пронзительно-зелёным. Какая-то птица порскнула с края крыши, исчезла в ельнике. Алёша хлюпнул носом, потом ещё, и вдруг понял наконец, что не так уж холодно и промозгло в медпункте, зато его самого колотит озноб, а суставы подгрызает ломота. Он вздохнул и разрешил себе лечь спать пораньше, клятвенно пообещав, что пораньше встанет.
Дверь, единожды открывшись, запираться никак не желала. Завтра, решил Алёша. Всё завтра.
Он застелил постель и лёг прямо в свитере. Сон ожидаемо не шёл. Думалось о тревожном. Завтра, чёрт с ней с дверью, следовало в первую очередь идти в деревню. Но где все жители? Почему не пришла женщина-птица? Почему, почему он не выспросил у Данилы местные порядки? Завтра, конечно, тоже никто не придёт. А воды было — только одна пластиковая бутылка, завтра придётся пить дождевую. Или идти искать… Что искать? Слово “колодец” выскользнуло из памяти, тихонько булькнув, да и ведро у него было только одно, в котором стояла швабра. Придётся, подумал Алёша, встать посреди улицы и сказать… что он им скажет? Здравствуйте, я ваш новый врач. Где вы берёте воду? Как сделать электричество? Как позвонить? Ему стало смешно.
Недобитые насекомые бились о потолок, зудели, не давали уснуть. Глухо ухнула какая-то птица. Поворочавшись в постели, он посмотрел наконец на часы.
Была половина четвёртого. Солнечный свет как будто стал ещё ярче. Алёша присмотрелся, хлопнул себя по лбу. Осознание пришло как снег на голову. Здесь, за полярным кругом, в начале июня, он всю ночь прождал заката! Как-то в подсознании совершенно уверился, что белые ночи бывают только в Петербурге (в Петербург Алёша ездил однажды на конференцию по артрозам). Там ему все уши прожужжали про эти белые ночи, и ещё невыспавшимся потащили на экскурсию, — и почему-то у него отложилось намертво, что белые ночи это такой локальный петербургский (питерский!) феномен. А ведь мог бы и подумать!..
Ему вдруг ужасно захотелось свежей шаурмы или лучше куриных крылышек, жареных. С маленьким кубиком соуса. Он встал (голова колокольно загудела). Походил туда сюда по комнате, повздыхал ещё, сел обратно на койку и вынужден был признать, что в каком-то смысле он действительно москвич.
В голове у Алёши монотонно гудело, кажется, ещё с вертолёта. От свежего, полного кислородом воздуха у него внезапно начали слипаться глаза. Солнце жарило сквозь куртку, но ветерок то и дело задувал за воротник, пробирал до озноба. Деревня переползла в низину, где её перерезал ручей с добротным мостиком, и снова заползла на холм. Вдруг в просвет между избами сверкнула ослепительно излучина реки и тут же пропала. А потом избы вдруг кончились.
— Почти пришли, — одобрительно сказал Данила, — воооон до поворота дойдём и на месте.
Алёша до того уверился, что ему придётся поселиться и принимать пациентов именно в избе, что полной неожиданностью оказалось для него одноэтажное кирпичное здание, совсем простое, в четыре окна на облупленном сером фасаде. На улице Варкуты оно бы не привлекло к себе внимание, но здесь, в лесу, не вязалось совершенно ни с чем.
— Это что? — глупо спросил Алёша.
— Больница, — гордо сказал Данила, как будто сам её выстроил. Он достал из кармана связку ключей, толстыми пальцами отделил один, протянул Алёше. Алёша бездумно сунул его в замок, провернул вправо, влево.
— Плечом надави, — сказал Данила. Алёша послушно надавил. В замке что-то хрустнуло, подалось, и дверь открылась, уронив несколько чешуек краски. Пахнуло сыростью и холодом. Они вошли в короткий коридор с несколькими белыми дверями.
— Какой ты, Алексей Бамиделович, — сказал Данила, — ничему не удивляешься. Вот был тут до тебя один — так всему удивлялся. Как будто дизель-генератор первый раз увидел, честное слово.
— Это тот, который отравился олениной? — внезапно вспомнил Алёша.
— Да нет, — отмахнулся Данила, —какая оленина. Уехал на Дальний Восток, там надбавка больше, машину можно японскую купить.
— А, — сказал Алёша. Он уже понял по тому, как Данила снимает с плеча и ставит на пол тяжёлую сумку, что тот сейчас уйдёт и оставит его совсем одного, и совсем не мог сообразить, что такого важного следует у него спросить прямо сейчас. Всё было не так и не то, и непонятно было, за что хвататься.
— Ну, бывай, — сказал Данила, — тут тебе еда на первое время, лапшичка там, дальше Галка чего принесёт. В канистре-то дизель, но тут и печка вроде бы есть, так что не пропадёшь. По врачебным своим штукам сам разбирайся, тут я тебе не помощник. Составь список, чего тебе там не хватает, и в департамент позвони. На той неделе довезу. Я бы чаю с тобой попил, но чего-то ветер поднимается, а застрять тут мне никак нельзя. Справишься сам?
— Справлюсь, — сказал Алёша. Подумал с ужасом: зачем я это сказал, я же не справлюсь. Я же вообще не знаю, как тут и чего. Ему мучительно хотелось ухватить вертолётчика за рукав и потребовать, чтобы тот остался. И в то же время его охватил какой-то ступор, какое-то мучительное оцепенение, которое Данила, видимо, принял за уверенность, потому что хлопнул Алёшу по плечу с размаху, сказал ещё раз: — Ну, бывай, — похлопал себя по карманам и ушёл. Алёша вышел на крыльцо за ним, поглядеть, как тот идёт не спеша в сторону деревни, потом вернулся в медпункт. За первой дверью — если по часовой стрелке — оказался кабинет, за второй — помещение без окон, зато заставленное стеллажами. Алёша пощёлкал выключателем, но тот не работал. За третьей дверью оказался ещё один коридорчик и две крошечные жилые комнатки, а за четвёртой в углу притаился выкрашенный в красный цвет скелет доисторического чудовища: мешанина из дренажных трубок, коротких цилиндров, датчиков с мёртвыми, замершими на нуле стрелочками.
Это был дизель.
Алёша сел на стул, поставленный в коридорчике, видимо, для посетителей, и закрыл глаза руками. Из углов тянуло зябкой сыростью и карболкой, и он был совсем один. В открытую дверь виднелись лес и грунтовка, от незнакомых запахов кружилась голова и взлетала куда-то вверх, как воздушный шар. Он понял, осознал до глубины души, что не дождётся ни помощи, ни участия, и никто кроме него самого не виноват в том, что он, недоучка, взялся за работу, с которой никак не сможет справиться, да и как справляться, если здесь не то что тепла, но даже и электричества нет. Ощущение совершенной только что, но уже непоправимой ошибки затопило его, невыносимое, как желание чихнуть. Он был совершенно один. Некому было не то что направить его, но даже и напоить горячим.
Откуда-то из глубины его существа поднялся и вырвался на поверхность один-единственный всхлип. Этот всхлип потряс его самого. Нельзя было сдаваться так сразу. Он вскочил на ноги и ещё раз обошел свои крошечные владения, на этот раз открывая нараспашку каждое окно. Рамы поддавались с трудом, на широкие подоконники сыпалась краска, но в открытые окна врывался свежий ветерок, и дышать сразу стало легче. В комнатушке со стеллажами, бывшей, видимо, одновременно аптекой, регистратурой и кладовой, Алёша отыскал чистые тряпки, а дождевая бочка перед медпунктом была полна воды. Небольшая кирпичная печь обнаружилась в одной из жилых комнаток, бывшей, видимо, кухней, а рядом с нею и немного дров. Зажигалку пришлось поискать, и в конце концов она нашлась в ящике стола в кабинете, вместе с пачкой сигарет.
Сигареты Алёша выкинул.
На растопку печи ушло никак не меньше тридцати минут и целый журнал с полки над узкой койкой. Сначала дым повалил в комнату, и Алёша успел уже отчаяться, но потом разобрался с заслонкой и воспрял духом. Последние клубы быстро выдуло сквозняком, нанёсшим в комнаты мелкую, липучую мошку, так что окна пришлось закрыть обратно — Алёша долго отстукивал ребром ладони по рамам, пока они не вставали на место, и руку потом саднило.
Бельё на койке было чистым и аккуратно заправленным, но влажным, неуловимо отдающим плесенью. Алеша развесил его на стульях, поближе к печи, согрел воды и принялся за уборку. Он разобрал сумку, мыл, проветривал, возился с генератором (безуспешно), вскипятил чаю (есть почему-то не хотелось) и, наконец, водрузил на полку над койкой и анатомический атлас, и "Травматологию". Телефон не ловил сигнала, лежал на подоконнике мёртвым грузом. Хотя в печке весело трещало, сырость и холод как будто усилились. Вечер всё никак не наступал, но усталось взяла наконец своё. Алёша вынес и выплеснул в кусты ведро мыльной воды, сел прямо на крыльце.
Дорогу и лес за ней заливал белый свет, прозрачный, не оставляющий теней. Справа и слева от крыльца вздымались вверх стрелки молодого кипрея. Во влажном воздухе звенела мошка. Всё вокруг было пронзительно-зелёным. Какая-то птица порскнула с края крыши, исчезла в ельнике. Алёша хлюпнул носом, потом ещё, и вдруг понял наконец, что не так уж холодно и промозгло в медпункте, зато его самого колотит озноб, а суставы подгрызает ломота. Он вздохнул и разрешил себе лечь спать пораньше, клятвенно пообещав, что пораньше встанет.
Дверь, единожды открывшись, запираться никак не желала. Завтра, решил Алёша. Всё завтра.
Он застелил постель и лёг прямо в свитере. Сон ожидаемо не шёл. Думалось о тревожном. Завтра, чёрт с ней с дверью, следовало в первую очередь идти в деревню. Но где все жители? Почему не пришла женщина-птица? Почему, почему он не выспросил у Данилы местные порядки? Завтра, конечно, тоже никто не придёт. А воды было — только одна пластиковая бутылка, завтра придётся пить дождевую. Или идти искать… Что искать? Слово “колодец” выскользнуло из памяти, тихонько булькнув, да и ведро у него было только одно, в котором стояла швабра. Придётся, подумал Алёша, встать посреди улицы и сказать… что он им скажет? Здравствуйте, я ваш новый врач. Где вы берёте воду? Как сделать электричество? Как позвонить? Ему стало смешно.
Недобитые насекомые бились о потолок, зудели, не давали уснуть. Глухо ухнула какая-то птица. Поворочавшись в постели, он посмотрел наконец на часы.
Была половина четвёртого. Солнечный свет как будто стал ещё ярче. Алёша присмотрелся, хлопнул себя по лбу. Осознание пришло как снег на голову. Здесь, за полярным кругом, в начале июня, он всю ночь прождал заката! Как-то в подсознании совершенно уверился, что белые ночи бывают только в Петербурге (в Петербург Алёша ездил однажды на конференцию по артрозам). Там ему все уши прожужжали про эти белые ночи, и ещё невыспавшимся потащили на экскурсию, — и почему-то у него отложилось намертво, что белые ночи это такой локальный петербургский (питерский!) феномен. А ведь мог бы и подумать!..
Ему вдруг ужасно захотелось свежей шаурмы или лучше куриных крылышек, жареных. С маленьким кубиком соуса. Он встал (голова колокольно загудела). Походил туда сюда по комнате, повздыхал ещё, сел обратно на койку и вынужден был признать, что в каком-то смысле он действительно москвич.
-
-
04.07.2023 в 02:05Только вчера перечитывал хроники обледенения сердца и пейзаж с обводным каналом.
Как хорошо, что вы вернулись.