юдифь с головой олорифма
Сверху Алёша видел всё. Село под ними пускало в небо узкие дымы, они поднимались столбами, туда, где стоял вертолёт. Даже сверху оно было большое. С трёх сторон его обнимал частоколом лес. Сверху было непонятно, какой это лес: высокий или нет. Тёмные пятна ельника, светлые пятна чего-то лиственного, наверное, березняка. С четвёртой стороны были всё те же холмы, но уже почти голые, с деревцами то тут, то там. Вокруг деревни в лес врубались полотнища полей, чем-то, очевидно, засеянных. Но их было совсем немного.
— Ты гля, — сказал Данила и указал куда-то рукой. Как-то ему удавалось перекрывать голосом вертолётный шум. Алёша послушно глянул и увидел, что внизу змеится голубая река, а по ту её сторону из леса тоже тянутся дымы.
— Там вон у нас староверы живут, — сказал Данила, — а воооон там — чудаки. Смотри хорошенько, всех лечить будешь.
Где живут загадочные чудаки, Алёша не разобрал. То ли они не жгли печей, то ли трудно было смотреть против солнца. Солнце! Оно вышло вдруг, расчертило всё белым и голубым. Всё посветлело, только ельники как будто стали ещё темнее. Алёша смотрел вперёд и вниз, сколько позволяло вертолётное окно. Стекло было чистое, но мелко царапаное, словно его чистили до блеска железной щёткою. Свет играл на царапках, и от этого всё вдруг показалось Алёше ненастоящим. Такое холодное, белое,колодезное солнце в Москве бывало только поздней осенью. Но ведь ещё лето? Да что там, лето только начиналось. Распогодится, горячо пообещал себе Алёша. Вот завтра и распогодится. Данила тихо и смешно ругался под нос на каких-то маслопупов, из-за шума было трудно разобрать, кто они и чем именно провинились.
— Держись крепче, — сказал Данила, и вертолёт пошёл снижаться.
Вертолёт сел на отшибе, ткнулся лыжами в бетонные плиты перед невысоким кирпичным строением. Алëша было подумал, что это больница, но это была не больница, а магазин. У магазина никого не было, и вокруг тоже никого не было. Зато от него начиналась улица, прямая и широкая. На неë выходили избы.
Избы эти, окружённые лесом, были удивительные, — вправду, было бы странно думать, что избы везде одинаковые, но эти были вот какие: высокие и большие, о двух этажах, и с маленькими окнами наверху. Снизу жила скотина, а над ней, как потом узнал Алёша, на веревочных сетях хранили, чтобы не залеживалось, сено. Сверху были жилые комнаты. На высокое крыльцо вели крутые лестницы с простыми, без резьбы, перилами. Вместо наличников маленькие окна украшали ставни, кое-где запертые. Иногда две-три избы соединялись друг с другом переходами. И всё, всё до последнего сарая, до простого конька на крыше было иссиня-чëрным. От этого создавалось странное, двойственное ощущение: всё было как будто бы добротным, и всë-таки напоминало пожарище.
Рядом с магазином стояла какая-то хозяйственная постройка, и к ней осторожно подошёл Алëша, колупнул. Доски были вправду горелые.
— Чтоб не отсыревали, — понял Данила и пояснил, — жженое-то дерево совсем не отсыревает. Ну, это раньше доску обжигали, а сейчас-то всë больше креозотом пропитывают. Тоже похоже на горелки, черное, только воняет зверски. Как будто, знаешь, выпил и шпалой занюхал.
Алёша прислушался. От горелых досок пахло вкусно: смолой и костром, человеческим жильëм, незнакомой травой. Его всё удивляло одинаково и вместе с тем не удивляло. Он понюхал ещë воздух. Тот дрожал от запахов. Тревога, охватившая было его с ног до головы, вдруг улеглась, но не исчезла: заворочалась, устраиваясь поудобнее.
Навстречу им шла женщина. Она несла вёдра. Возраста она была… трудноопределимого. Издалека Алëша дал бы ей лет сорок, но вблизи оказалось, что у неë ясное, чистое лицо.
— Едут новосёлы, лица невесёлы, — закричала она, — Данила приехал, доктора привёз! Ох, да чернявенького какого!
— Здравствуйте, — оскорблённо сказал Алёша.
— Галка, — сердито сказал Данила, — хоть бы перевернула, сил никаких нет.
— Суеверный какой, — засмеялась Галка и поставила вёдра на землю. Вёдра пусто брякнули.
— Пилотам положено, — важно сказал Данила, — Галина, это у нас доктор приехал из Москвы. Алексей… как тебя бишь по батюшке?
— Что — меня бишь по батюшке? Зачем? — засомневался Алёша, заподозрив обидное.
— Ну отчество у тебя какое, — сказал Данила, — Алексей — кто?
Алёша растерялся и замешкался, потом покрутил и так и так, сказал:
— Бамиделович.
Вышло вроде бы и неплохо. В институте всех его коллег звали по имени-отчеству, но, конечно, он, Алëша, был студентом Мпембой, а индус Найда, ординатор, как раз дослужился до доктора Найды.
— Батькович, — перевела Галка.
— Бамиделович, — настойчиво сказал Алëша.
— Ох, а до чего обувь то у тебя чудная, доктор, — захохотала Галка, уставившись на Алёшины кроссовки, — вот сразу оно и видно: москвич.
— Ох ты ж, — сказал Данила, — а что, переобуться-то не во что?
— Переобуем, — пообещала Галка, — Данилушка, ты его проводи до фельдшерского пункта, я уж потом приду.
— Конечно, — сказал Данила, — вот вам делать тут нечего, а мне ещё обратно лететь.
— Гонору столько, — сказала Галка, обращаясь к Алëше, — словно сам крыльями машет. Ты иди, Алексей Батькович, иди, я воды принесу, обувку тебе справлю и сразу приду.
Она подхватила вëдра и пошла своей странной, немолодой походкой куда-то вдоль изб.
— Галка — это как птица? — спросил Алëша, хотя собирался спросить совершенно другое.
— Птица, птица, — сказал Данила, — взяла и усвистала. Ладно, пошли уж.
И они пошли.
— Ты гля, — сказал Данила и указал куда-то рукой. Как-то ему удавалось перекрывать голосом вертолётный шум. Алёша послушно глянул и увидел, что внизу змеится голубая река, а по ту её сторону из леса тоже тянутся дымы.
— Там вон у нас староверы живут, — сказал Данила, — а воооон там — чудаки. Смотри хорошенько, всех лечить будешь.
Где живут загадочные чудаки, Алёша не разобрал. То ли они не жгли печей, то ли трудно было смотреть против солнца. Солнце! Оно вышло вдруг, расчертило всё белым и голубым. Всё посветлело, только ельники как будто стали ещё темнее. Алёша смотрел вперёд и вниз, сколько позволяло вертолётное окно. Стекло было чистое, но мелко царапаное, словно его чистили до блеска железной щёткою. Свет играл на царапках, и от этого всё вдруг показалось Алёше ненастоящим. Такое холодное, белое,колодезное солнце в Москве бывало только поздней осенью. Но ведь ещё лето? Да что там, лето только начиналось. Распогодится, горячо пообещал себе Алёша. Вот завтра и распогодится. Данила тихо и смешно ругался под нос на каких-то маслопупов, из-за шума было трудно разобрать, кто они и чем именно провинились.
— Держись крепче, — сказал Данила, и вертолёт пошёл снижаться.
Вертолёт сел на отшибе, ткнулся лыжами в бетонные плиты перед невысоким кирпичным строением. Алëша было подумал, что это больница, но это была не больница, а магазин. У магазина никого не было, и вокруг тоже никого не было. Зато от него начиналась улица, прямая и широкая. На неë выходили избы.
Избы эти, окружённые лесом, были удивительные, — вправду, было бы странно думать, что избы везде одинаковые, но эти были вот какие: высокие и большие, о двух этажах, и с маленькими окнами наверху. Снизу жила скотина, а над ней, как потом узнал Алёша, на веревочных сетях хранили, чтобы не залеживалось, сено. Сверху были жилые комнаты. На высокое крыльцо вели крутые лестницы с простыми, без резьбы, перилами. Вместо наличников маленькие окна украшали ставни, кое-где запертые. Иногда две-три избы соединялись друг с другом переходами. И всё, всё до последнего сарая, до простого конька на крыше было иссиня-чëрным. От этого создавалось странное, двойственное ощущение: всё было как будто бы добротным, и всë-таки напоминало пожарище.
Рядом с магазином стояла какая-то хозяйственная постройка, и к ней осторожно подошёл Алëша, колупнул. Доски были вправду горелые.
— Чтоб не отсыревали, — понял Данила и пояснил, — жженое-то дерево совсем не отсыревает. Ну, это раньше доску обжигали, а сейчас-то всë больше креозотом пропитывают. Тоже похоже на горелки, черное, только воняет зверски. Как будто, знаешь, выпил и шпалой занюхал.
Алёша прислушался. От горелых досок пахло вкусно: смолой и костром, человеческим жильëм, незнакомой травой. Его всё удивляло одинаково и вместе с тем не удивляло. Он понюхал ещë воздух. Тот дрожал от запахов. Тревога, охватившая было его с ног до головы, вдруг улеглась, но не исчезла: заворочалась, устраиваясь поудобнее.
Навстречу им шла женщина. Она несла вёдра. Возраста она была… трудноопределимого. Издалека Алëша дал бы ей лет сорок, но вблизи оказалось, что у неë ясное, чистое лицо.
— Едут новосёлы, лица невесёлы, — закричала она, — Данила приехал, доктора привёз! Ох, да чернявенького какого!
— Здравствуйте, — оскорблённо сказал Алёша.
— Галка, — сердито сказал Данила, — хоть бы перевернула, сил никаких нет.
— Суеверный какой, — засмеялась Галка и поставила вёдра на землю. Вёдра пусто брякнули.
— Пилотам положено, — важно сказал Данила, — Галина, это у нас доктор приехал из Москвы. Алексей… как тебя бишь по батюшке?
— Что — меня бишь по батюшке? Зачем? — засомневался Алёша, заподозрив обидное.
— Ну отчество у тебя какое, — сказал Данила, — Алексей — кто?
Алёша растерялся и замешкался, потом покрутил и так и так, сказал:
— Бамиделович.
Вышло вроде бы и неплохо. В институте всех его коллег звали по имени-отчеству, но, конечно, он, Алëша, был студентом Мпембой, а индус Найда, ординатор, как раз дослужился до доктора Найды.
— Батькович, — перевела Галка.
— Бамиделович, — настойчиво сказал Алëша.
— Ох, а до чего обувь то у тебя чудная, доктор, — захохотала Галка, уставившись на Алёшины кроссовки, — вот сразу оно и видно: москвич.
— Ох ты ж, — сказал Данила, — а что, переобуться-то не во что?
— Переобуем, — пообещала Галка, — Данилушка, ты его проводи до фельдшерского пункта, я уж потом приду.
— Конечно, — сказал Данила, — вот вам делать тут нечего, а мне ещё обратно лететь.
— Гонору столько, — сказала Галка, обращаясь к Алëше, — словно сам крыльями машет. Ты иди, Алексей Батькович, иди, я воды принесу, обувку тебе справлю и сразу приду.
Она подхватила вëдра и пошла своей странной, немолодой походкой куда-то вдоль изб.
— Галка — это как птица? — спросил Алëша, хотя собирался спросить совершенно другое.
— Птица, птица, — сказал Данила, — взяла и усвистала. Ладно, пошли уж.
И они пошли.