юдифь с головой олорифма
Он водил пальцем по экрану мобильника, зажатого в могучей руке, таким движением, словно пытался подцепить что-то плоское и маленькое.
— Ага, — громко и неторопливо сказал он наконец и поднял удивлённые глаза на Алёшу, — ты, что ли, новый доктор из Москвы будешь?
— Я, — сказал Алёша и старательно повторил: — а вы, что ли, водитель?
— Пилот, — сказал вертолëтчик и воздел к небу палец, — не водитель.
Он подумал.
— Я пилот, потому что в санавиации работаю. А так я и катер по разливу вожу, и снегоход. А сейчас вертолётом. Но я так думаю, что я всегда пилот.
— Мне сказали, будет автобус, — сказал Алëша, — вот, у меня написано автобус. Вы пилот автобуса?
— Мало ли чего у кого написано, — сказал вертолëтчик и показал Алëше телефон, — мне Дмитрий Сергеич из департамента эсэмэску написал: встречать столичного доктора. Волосы чёрные, курчавые, куртка яркая. Написано, что не пропущу. Ну, такого точно не пропустишь. Почему из департамента просто не написали, что негра пришлют? Я уже час тут стою и чернявеньких выглядываю. Зачем эти экивоки?
— Считается, что негр — нехорошее слово, — сказал Алëша, — мы себя так не называем.
Он подумал. Добродушное удивление вертолётчика его не задело совсем, а вот экивоки департамента задели. Он уточнил:
— Но наверное, можно было написать — чёрный.
— Так это ж одно и то же, — удивился вертолетчик ещё пуще, — негр на испанском и есть чёрный. Разве ж это обидно. А если бы написали чёрный, я б подумал, что дагестанца какого пришлют. Дагестанцы плохие доктора.
— Почему? — вконец опешил Алëша, собравшись возражать. Он вспомнил, что дагестанцем был Юсуф с педиатрического. Он был хорошим доктором и уж совершенно точно не мог тягаться с Алёшей в интенсивности окраса.
— Потому что хороший дагестанец за полярный круг не поедет! — отрезал вертолëтчик, и Алëша тут же понял, что его проще убить, чем переспорить.
— Алëша, — сказал он.
— Данила, — сказал вертолëтчик и пожал Алëшину розовую ладонь.
Внутри у вертолёта было как в кабине скорой помощи. Практику на скорой Алёша вспоминал с весёлым содроганием. Водителем в пятой бригаде был Семён. Он пил. И он был красный. Алёша подозревал у него сердечно-сосудистое, потом фотодерматит, потому что нормальный человек таким красным быть не может. Алёша был очень чёрным, а Семён был очень красным, как флаг. В том, что он проходил один за другим предрейсовые осмотры, Алёша видел бы что-то мистическое, если бы не считал, что мистики не бывает. Семён водил болид скорой помощи так, как будто вёз картошку.
— Данила, — сказал Алёша, наполовину всунувшись в кабину, — мы можем, пожалуйста, поехать на машине?
— Не дрейфь, — сказал Данила, — полезай.
Алёша не успел пристегнуться, как вертолёт вздрогнул на своих лыжах, задрожал как будто в лихорадке, и винт взвыл, набирая обороты. Алёша поспешно дёрнул ремешок, придвинул к себе свой рюкзак и приготовился уже к взлёту. Винт подвывал, вертолёт дрожал. Данила выпячивал грудь колесом. Вертолёт дрожал. Винт начал посвистывать. Прошло ужасно много времени. Минуты, может, три или четыре. Потом вдруг стало потише. Алёша с облегчением подумал, что уж конечно они точно не взлетят сегодня. Потом с тревогой — что, может быть, это просто он наконец-то оглох от грохота. Потом — понятно, почему Данила так громко разговаривает.
— Ну, с Богом, — вдруг сказал Данила, размашисто покрестился, мир вздрогнул — лыжи наконец-то оторвались от земли, а вместе с ними и Алёша.
— А сколько лететь? — спросил он, а потом ещё раз, погромче: — Долго лететь-то?
— А? Чего? — обернулся Данила, — да нет, часа два, может. Ветер в морду.
Часа два, подумал Алёша с замиранием сердца, и повторил про себя: ветер в морду. Почему-то это звучало как напутствие.
— Ага, — громко и неторопливо сказал он наконец и поднял удивлённые глаза на Алёшу, — ты, что ли, новый доктор из Москвы будешь?
— Я, — сказал Алёша и старательно повторил: — а вы, что ли, водитель?
— Пилот, — сказал вертолëтчик и воздел к небу палец, — не водитель.
Он подумал.
— Я пилот, потому что в санавиации работаю. А так я и катер по разливу вожу, и снегоход. А сейчас вертолётом. Но я так думаю, что я всегда пилот.
— Мне сказали, будет автобус, — сказал Алëша, — вот, у меня написано автобус. Вы пилот автобуса?
— Мало ли чего у кого написано, — сказал вертолëтчик и показал Алëше телефон, — мне Дмитрий Сергеич из департамента эсэмэску написал: встречать столичного доктора. Волосы чёрные, курчавые, куртка яркая. Написано, что не пропущу. Ну, такого точно не пропустишь. Почему из департамента просто не написали, что негра пришлют? Я уже час тут стою и чернявеньких выглядываю. Зачем эти экивоки?
— Считается, что негр — нехорошее слово, — сказал Алëша, — мы себя так не называем.
Он подумал. Добродушное удивление вертолётчика его не задело совсем, а вот экивоки департамента задели. Он уточнил:
— Но наверное, можно было написать — чёрный.
— Так это ж одно и то же, — удивился вертолетчик ещё пуще, — негр на испанском и есть чёрный. Разве ж это обидно. А если бы написали чёрный, я б подумал, что дагестанца какого пришлют. Дагестанцы плохие доктора.
— Почему? — вконец опешил Алëша, собравшись возражать. Он вспомнил, что дагестанцем был Юсуф с педиатрического. Он был хорошим доктором и уж совершенно точно не мог тягаться с Алёшей в интенсивности окраса.
— Потому что хороший дагестанец за полярный круг не поедет! — отрезал вертолëтчик, и Алëша тут же понял, что его проще убить, чем переспорить.
— Алëша, — сказал он.
— Данила, — сказал вертолëтчик и пожал Алëшину розовую ладонь.
Внутри у вертолёта было как в кабине скорой помощи. Практику на скорой Алёша вспоминал с весёлым содроганием. Водителем в пятой бригаде был Семён. Он пил. И он был красный. Алёша подозревал у него сердечно-сосудистое, потом фотодерматит, потому что нормальный человек таким красным быть не может. Алёша был очень чёрным, а Семён был очень красным, как флаг. В том, что он проходил один за другим предрейсовые осмотры, Алёша видел бы что-то мистическое, если бы не считал, что мистики не бывает. Семён водил болид скорой помощи так, как будто вёз картошку.
— Данила, — сказал Алёша, наполовину всунувшись в кабину, — мы можем, пожалуйста, поехать на машине?
— Не дрейфь, — сказал Данила, — полезай.
Алёша не успел пристегнуться, как вертолёт вздрогнул на своих лыжах, задрожал как будто в лихорадке, и винт взвыл, набирая обороты. Алёша поспешно дёрнул ремешок, придвинул к себе свой рюкзак и приготовился уже к взлёту. Винт подвывал, вертолёт дрожал. Данила выпячивал грудь колесом. Вертолёт дрожал. Винт начал посвистывать. Прошло ужасно много времени. Минуты, может, три или четыре. Потом вдруг стало потише. Алёша с облегчением подумал, что уж конечно они точно не взлетят сегодня. Потом с тревогой — что, может быть, это просто он наконец-то оглох от грохота. Потом — понятно, почему Данила так громко разговаривает.
— Ну, с Богом, — вдруг сказал Данила, размашисто покрестился, мир вздрогнул — лыжи наконец-то оторвались от земли, а вместе с ними и Алёша.
— А сколько лететь? — спросил он, а потом ещё раз, погромче: — Долго лететь-то?
— А? Чего? — обернулся Данила, — да нет, часа два, может. Ветер в морду.
Часа два, подумал Алёша с замиранием сердца, и повторил про себя: ветер в морду. Почему-то это звучало как напутствие.