юдифь с головой олорифма
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
воскресенье, 13 августа 2017
юдифь с головой олорифма
Вся моя лента в Фейсбуке попала/не попала в липки и/или лонг-лист Волошина. Откуда все эти люди в моей ленте, вот чего я не могу понять. Почему мне не показывают новости тех, кого я читаю (ладно, ладно, я читаю Василевского, но и только, откуда взялись остальные незнакомые мне литераторы, а)? Фейсбук, зачем ты такой чёрный ящик?
пятница, 11 августа 2017
юдифь с головой олорифма
Из стыдного: обзавелась привычкой вместо "спасибо" говорить "благодарю". В "благодарю" плохо одно: когда в ответ на него собеседник тушуется, а потом говорит "пожалуйста". По-моему, наш охранник думает, что я нарошно его каждое утро подкалываю. Я, конечно, не специально. Думаю подучить его говорить "всегда пожалуйста", для благозвучности.
вторник, 01 августа 2017
12:25
Доступ к записи ограничен
юдифь с головой олорифма
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
воскресенье, 23 июля 2017
юдифь с головой олорифма
Не могу пока переделать. Пусть полежит.
Темнело. Приближался ссудный день;
трамваи скрежетали как зубила;
блудница ехала; земля втянула тень,
и всё что нужно трижды вострубило.
На перекрёстках сделалось темно:
едва-едва дотянешь до получки.
Вернуть до капли всё, что ссуждено,
и попроситься к господу на ручки —
возьмёт? — столетье, взятое взаймы,
а всё на ту же музыку ложится —
но в ссудный день, как в первый день зимы,
мне не у кого солью одолжиться.
Темнело. Приближался ссудный день;
трамваи скрежетали как зубила;
блудница ехала; земля втянула тень,
и всё что нужно трижды вострубило.
На перекрёстках сделалось темно:
едва-едва дотянешь до получки.
Вернуть до капли всё, что ссуждено,
и попроситься к господу на ручки —
возьмёт? — столетье, взятое взаймы,
а всё на ту же музыку ложится —
но в ссудный день, как в первый день зимы,
мне не у кого солью одолжиться.
четверг, 13 июля 2017
08:30
Доступ к записи ограничен
юдифь с головой олорифма
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
вторник, 11 июля 2017
юдифь с головой олорифма
язык; тяжёлый; розовый; во рту;
обложенный; чужой и непривычный;
рождающий слова и суету;
мой говорливый; мой косноязычный;
предмет языкознанья; голос; речь;
предмет, застрявший в горле; инородный
предмет; ни отказаться, ни сберечь;
немой; академический; народный;
язык, произносящий бог с тобой;
слепой; метафорический; буквальный;
раздвоенный под заячьей губой;
мой враг; мой колокольный; мой опальный;
а вдоль дороги мёртвые стоят
и вавилонский сплёвывают яд.
обложенный; чужой и непривычный;
рождающий слова и суету;
мой говорливый; мой косноязычный;
предмет языкознанья; голос; речь;
предмет, застрявший в горле; инородный
предмет; ни отказаться, ни сберечь;
немой; академический; народный;
язык, произносящий бог с тобой;
слепой; метафорический; буквальный;
раздвоенный под заячьей губой;
мой враг; мой колокольный; мой опальный;
а вдоль дороги мёртвые стоят
и вавилонский сплёвывают яд.
юдифь с головой олорифма
мы уникорны, мы тонконоги и тонкорунны,
на нас охотятся злые гунны
за то что мы живём под прозрачным небом,
за то что мёд поэзии мы под нёбом
несём несём и не донеся глотаем
наш остров необитаем
мы моноцеросы трицератопсы и носороги
мы недальновидные недотроги
мы такое беспечное племя господни пчёлки
но наши рога идут на их костяные чётки
наш покров из-под ангельских пальцев вышед
птицами вышит
нас называют вещими — да, мы рыщем
в белой золе за пожарищем-пепелищем
если в чистом поле сожгли деревню
знаем заране какие там прорастут деревья
мы знаем всё что было и будет далее — но откуда
нам знать, что исаак родил авраама а тот иуду
или ещё кого-то
на нас охотятся злые гунны
за то что мы живём под прозрачным небом,
за то что мёд поэзии мы под нёбом
несём несём и не донеся глотаем
наш остров необитаем
мы моноцеросы трицератопсы и носороги
мы недальновидные недотроги
мы такое беспечное племя господни пчёлки
но наши рога идут на их костяные чётки
наш покров из-под ангельских пальцев вышед
птицами вышит
нас называют вещими — да, мы рыщем
в белой золе за пожарищем-пепелищем
если в чистом поле сожгли деревню
знаем заране какие там прорастут деревья
мы знаем всё что было и будет далее — но откуда
нам знать, что исаак родил авраама а тот иуду
или ещё кого-то
воскресенье, 09 июля 2017
юдифь с головой олорифма
Всю ночь меня трепал с похмелья тяжёлый сон — о том, как мы с мамой, братом и бабушкой спускаемся через метро под землю в момент наступления техногенной катастрофы. Егор почему-то маленький; его тащим на руках. Ощущение странное, весь мир застыл; о тех, кто остался наверху, и о том, что вообще произошло, во сне ни слова, но у мамы при себе счётчик Гейгера, которым она проверяет там, куда мы спускаемся, внизу: не пищит ли? Нет, не пищит.
Потом мы, спустившись, долго идём по тому адресу, который нам назначен. Нижний мир выглядит как окраина провинциального городка в хмурые зимние сумерки; из тонкого снега вырастают чахлые деревья, остальное как попало застроено пятиэтажными хрущёвками (кажется, из Москвы их снесли прямо туда по программе реновации). Искусственное небо залито голубым, серым и нежно-розовым светом. Мы идём одни (хотя должны бы — в толпе, но никакой толпы нет). Хрущёвская застройка вокруг кажется бесконечной. Иногда попадаются вкрапления в стиле промзоны: распредстанции, градирни. Изредка в пятиэтажках загораются жёлтые окна. Одновременно уныло, красиво и странно.
Мы поднимаемся на четвёртый этаж одного из таких домов: там наша квартира. Она выглядит как то, что вы ожидаете увидеть в хрущёвках: чисто, но низкие потолки, ванна с потёками ржавчины, мебель из дсп, на стенах — сатиново блестящие обои с крупными цветами. Не сразу, но становится понятно, что это — злая пародия на мамину квартиру: комнаты — три, самая большая поделена аркой на то, что было мастерской, и комнату брата. Розоватые обои в ближайшей к двери комнате и сосновый шкаф напоминают мою, какой она была. Но ни одна вещь по-настоящему не принадлежит тому, старому миру. На стенах нет картин. Вещи — только те, которые нужны для размеренной, бессмысленной жизни. Вместо кровати брата — узкий диванчик с голубым покрывалом с рюшами.
Тут же в дверь звонит не то почтальон, не то председатель райсовета; она в старом драповом пальто и платке с люрексом, заставляет маму подписывать кипу непонятных бумажек, стоя в дверях, прислонивши бумажки к косяку. На предложение пройти отказывается, "чтоб не натоптать". У всех вот этот мелко-бюрократический, похоронный вид; начинает суетиться и мама.
Мы постепенно обживаем эту квартиру; никто не работает (нет нужды), бабушка поёт брату песенки, укладывая его (здесь она здорова).
Бесконечное царство хрущёвок заселено не полностью. Обычно по вечерам (хотя свет за день не меняется) в домах горит по восемь-десять окон. Кажется, остальные квартиры пустуют. Никто ничего не знает ни о том, что наверху, ни об этом месте, но все погружаются в этот морок. Кто-то от скуки начинает сажать в прихрущёвочных клумбах чахнущие без света растения. Это не необходимость: еда появляется как бы сама собой, её можно взять в магазине, никто не берёт больше нужного. Например, яйца странной формы: словно бы их ещё мягкими запихивали в какой-то короткий толстый цилиндр. С концов-то они закруглены, а вот посерёдке ровные. Хлеб невкусный, но привыкаешь быстро.
Потом, в каком-то запустелом ДК, начинает собираться общество: холодно, поэтому все сидят на старых, обитых лопнувшим дермантином театральных стульях, не раздеваясь. Предводительствует мой недавно обретённый приятель: он худ и взъерошен, как воробей; может быть, если бы он выглядел посерьёзнее, здесь собиралось бы куда больше людей, потому что он говорит то, что приходило в голову всем, но всеми же понималось как запретная тема.
Он пытается найти концы; понять, что дальше вялой, амёбной мелкорайонной бюрократии — райгорсвет, райчтототампродукт. В этих конторках знают не больше, чем в домах. Понять, кончается ли где-то это неясное пространство.
Говорят, сразу после заселения не все выдержали дух этого смурного места, и по городу прокатилась волна самоубийств (в городе нет кладбищ — наверное, думаем мы, покойников сжигали), но ничего сверх ожидаемого. Сейчас самоубийств вроде бы нет, но тёмные окна угнетают.
Потом появляется новое помешательство: в домах побольше, куда переселяются из полупустых, чтобы быть поближе к людям, вечерами все окна моргают: их хозяева стоят у выключателей и по ранее согласованному алгоритму нажимают на них, отчего на фасадах зажигаются странные символы и иногда буквы; потом символы с буквами переходят в эпилептическое, стробоскопное мелькание, словно жильцы колотят и колотят по выключателям в исступлении...
Потом мы, спустившись, долго идём по тому адресу, который нам назначен. Нижний мир выглядит как окраина провинциального городка в хмурые зимние сумерки; из тонкого снега вырастают чахлые деревья, остальное как попало застроено пятиэтажными хрущёвками (кажется, из Москвы их снесли прямо туда по программе реновации). Искусственное небо залито голубым, серым и нежно-розовым светом. Мы идём одни (хотя должны бы — в толпе, но никакой толпы нет). Хрущёвская застройка вокруг кажется бесконечной. Иногда попадаются вкрапления в стиле промзоны: распредстанции, градирни. Изредка в пятиэтажках загораются жёлтые окна. Одновременно уныло, красиво и странно.
Мы поднимаемся на четвёртый этаж одного из таких домов: там наша квартира. Она выглядит как то, что вы ожидаете увидеть в хрущёвках: чисто, но низкие потолки, ванна с потёками ржавчины, мебель из дсп, на стенах — сатиново блестящие обои с крупными цветами. Не сразу, но становится понятно, что это — злая пародия на мамину квартиру: комнаты — три, самая большая поделена аркой на то, что было мастерской, и комнату брата. Розоватые обои в ближайшей к двери комнате и сосновый шкаф напоминают мою, какой она была. Но ни одна вещь по-настоящему не принадлежит тому, старому миру. На стенах нет картин. Вещи — только те, которые нужны для размеренной, бессмысленной жизни. Вместо кровати брата — узкий диванчик с голубым покрывалом с рюшами.
Тут же в дверь звонит не то почтальон, не то председатель райсовета; она в старом драповом пальто и платке с люрексом, заставляет маму подписывать кипу непонятных бумажек, стоя в дверях, прислонивши бумажки к косяку. На предложение пройти отказывается, "чтоб не натоптать". У всех вот этот мелко-бюрократический, похоронный вид; начинает суетиться и мама.
Мы постепенно обживаем эту квартиру; никто не работает (нет нужды), бабушка поёт брату песенки, укладывая его (здесь она здорова).
Бесконечное царство хрущёвок заселено не полностью. Обычно по вечерам (хотя свет за день не меняется) в домах горит по восемь-десять окон. Кажется, остальные квартиры пустуют. Никто ничего не знает ни о том, что наверху, ни об этом месте, но все погружаются в этот морок. Кто-то от скуки начинает сажать в прихрущёвочных клумбах чахнущие без света растения. Это не необходимость: еда появляется как бы сама собой, её можно взять в магазине, никто не берёт больше нужного. Например, яйца странной формы: словно бы их ещё мягкими запихивали в какой-то короткий толстый цилиндр. С концов-то они закруглены, а вот посерёдке ровные. Хлеб невкусный, но привыкаешь быстро.
Потом, в каком-то запустелом ДК, начинает собираться общество: холодно, поэтому все сидят на старых, обитых лопнувшим дермантином театральных стульях, не раздеваясь. Предводительствует мой недавно обретённый приятель: он худ и взъерошен, как воробей; может быть, если бы он выглядел посерьёзнее, здесь собиралось бы куда больше людей, потому что он говорит то, что приходило в голову всем, но всеми же понималось как запретная тема.
Он пытается найти концы; понять, что дальше вялой, амёбной мелкорайонной бюрократии — райгорсвет, райчтототампродукт. В этих конторках знают не больше, чем в домах. Понять, кончается ли где-то это неясное пространство.
Говорят, сразу после заселения не все выдержали дух этого смурного места, и по городу прокатилась волна самоубийств (в городе нет кладбищ — наверное, думаем мы, покойников сжигали), но ничего сверх ожидаемого. Сейчас самоубийств вроде бы нет, но тёмные окна угнетают.
Потом появляется новое помешательство: в домах побольше, куда переселяются из полупустых, чтобы быть поближе к людям, вечерами все окна моргают: их хозяева стоят у выключателей и по ранее согласованному алгоритму нажимают на них, отчего на фасадах зажигаются странные символы и иногда буквы; потом символы с буквами переходят в эпилептическое, стробоскопное мелькание, словно жильцы колотят и колотят по выключателям в исступлении...
четверг, 06 июля 2017
юдифь с головой олорифма
этот незаурядный шарлатан, в котором было одновременно что-то от парикмахера и что-то от тореадора
***
Молодой человек взял букет. Первый раз в жизни покупал он цветы для женщины; он понюхал фиалки и невольно приосанился, словно это не ей собирался он поднести цветы, а себе самому.
***
Наконец он не выдержал и устроил у себя в саду клумбу в виде орденской звезды, причем от ее вершины шли две узенькие полоски травы, как бы напоминавшие ленту. Фармацевт, скрестив руки, разгуливал вокруг клумбы и думал о бездарности правительства и о человеческой неблагодарности.
***
Про Флобера и любовь: любовь у Флобера предстаёт такой мушкой под увеличением. Выписанной любовно, но довольно противно. Нет, лучше бабочкой. Жвальца и чешуйки. Под лупой.
В процессе чтения читатель вдруг понимает, что она такая и есть: жвальца и чешуйки! Нежные сочленения! Хитиновая мерзость!
Но это знание, знание энтомолога, у него странным образом не отменяет саму бабочку (любовь много кто препарирует, но мало кто — с любовью, хехе). Даже примиряет с её нежной иррациональностью, подводя её под чешуйчатую рациональность.
Даже несмотря на то, что в "Мадам Бовари" нет ни одной счастливой любви.
Потому что счастливая любовь — это всё то же самое. Те же выдумки, манипуляции и трепетания, но ещё нежная рассудочная дружба впридачу.
Кстати: всех своих любовников мадам Бовари любила по-настоящему. А её супруг по-настоящему любил её, но это-то понятно. Любовь не всегда добродетельна и не всегда красива; но даже если она рождена из воображения и слабости, это тоже она.
***
Молодой человек взял букет. Первый раз в жизни покупал он цветы для женщины; он понюхал фиалки и невольно приосанился, словно это не ей собирался он поднести цветы, а себе самому.
***
Наконец он не выдержал и устроил у себя в саду клумбу в виде орденской звезды, причем от ее вершины шли две узенькие полоски травы, как бы напоминавшие ленту. Фармацевт, скрестив руки, разгуливал вокруг клумбы и думал о бездарности правительства и о человеческой неблагодарности.
***
Про Флобера и любовь: любовь у Флобера предстаёт такой мушкой под увеличением. Выписанной любовно, но довольно противно. Нет, лучше бабочкой. Жвальца и чешуйки. Под лупой.
В процессе чтения читатель вдруг понимает, что она такая и есть: жвальца и чешуйки! Нежные сочленения! Хитиновая мерзость!
Но это знание, знание энтомолога, у него странным образом не отменяет саму бабочку (любовь много кто препарирует, но мало кто — с любовью, хехе). Даже примиряет с её нежной иррациональностью, подводя её под чешуйчатую рациональность.
Даже несмотря на то, что в "Мадам Бовари" нет ни одной счастливой любви.
Потому что счастливая любовь — это всё то же самое. Те же выдумки, манипуляции и трепетания, но ещё нежная рассудочная дружба впридачу.
Кстати: всех своих любовников мадам Бовари любила по-настоящему. А её супруг по-настоящему любил её, но это-то понятно. Любовь не всегда добродетельна и не всегда красива; но даже если она рождена из воображения и слабости, это тоже она.
среда, 05 июля 2017
юдифь с головой олорифма
четверг, 29 июня 2017
юдифь с головой олорифма
Будь у меня магазин селективной парфюмерии, я бы его назвала "Чеснок". Потому что, во-первых, я люблю чеснок.
среда, 28 июня 2017
09:10
Доступ к записи ограничен
юдифь с головой олорифма
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
вторник, 27 июня 2017
юдифь с головой олорифма
Потакая желанию показать всем Доктора (Доктор — справа). Френолог во мне совершенно счастлив. Люблю всяческий макабр.
Как часто вы делаете с друзьями и коллегами совместный рентген на память?
Как часто вы делаете с друзьями и коллегами совместный рентген на память?
понедельник, 26 июня 2017
юдифь с головой олорифма
а это, говорит, ещё бабушка вилами на воде писала
юдифь с головой олорифма
Вчера показывали почтенной публике последний номер тонкого литературного журнала "Кит Умер": вот мы стоим, усталые и растерянные. Ощущение такое, какое бывает, когда кончается хорошее кино: очень тепло и очень пусто. Теперь мальчики разъедутся. Доктор подарил мне протею; она похожа на артишок, мурену и жучиные крылышки, и я никогда не видела таких красивых цветов. А Иван подарил мне репринты "Шатра" и "Камня", они такие крошечные, в восьмушку, страшно в руках держать.
Надо, во-первых, выложить номер, который получился удивительно красивым.
А, во-вторых, написать на него критику.
Чтобы писать критику на тонкий литературный журнал "Кит Умер", первый эсхатологический, надо понимать, что это, конечно, не журнал. Это перформанс, бенефис четырёх человек (пяти, если считать нашего художника Антона Алексеева), остальные там более-менее случайны. К тому же, и эти четверо пишут неровно и по-разному; вряд ли мы могли бы вообще с таким разным подходом к литературе встретиться на одной площадке, а вот на кухне — вполне. "Кит Умер" срежиссирован кухней и был очень важной, безумно важной, но игрой. С другой стороны, это, конечно, было дитя любви, поэтому оно и сопротивлялось режиссуре так.
А теперь мне хочется родить дитя разума, но я понятия не имею, в каком направлении для этого надо двигаться.
В этой потерянности и завершённости сразу нескольких больших дел я впервые в жизни вошла в состояние "нечего надеть": надо бы выкинуть вообще всё, заказать пару шерстяных костюмов, купить туфли на высоком толстом каблучке, ворох белых рубашек, пару базовых футболок, оверсайз-пальто, плащ, срезать волосы; точно знаю, что нужно, но совершенно нет сил этим заниматься. А носить то, что есть, тоже сил нет. Проблема решилась кардинально: я неделю уже не снимаю этот автослесарский (или охотников за привидениями?) комбинезон из H&M (всё-таки когда-то там умели делать классные штуки), а меняю только обувь и куртки, за что на работе перекрестили обратно в Гаечку.
Вот, приготовила на презентацию маленькое чёрное бархатное платье, посмотрела за окно, плюнула и так и пошла, Гаечкой.
Надо, во-первых, выложить номер, который получился удивительно красивым.
А, во-вторых, написать на него критику.
Чтобы писать критику на тонкий литературный журнал "Кит Умер", первый эсхатологический, надо понимать, что это, конечно, не журнал. Это перформанс, бенефис четырёх человек (пяти, если считать нашего художника Антона Алексеева), остальные там более-менее случайны. К тому же, и эти четверо пишут неровно и по-разному; вряд ли мы могли бы вообще с таким разным подходом к литературе встретиться на одной площадке, а вот на кухне — вполне. "Кит Умер" срежиссирован кухней и был очень важной, безумно важной, но игрой. С другой стороны, это, конечно, было дитя любви, поэтому оно и сопротивлялось режиссуре так.
А теперь мне хочется родить дитя разума, но я понятия не имею, в каком направлении для этого надо двигаться.
В этой потерянности и завершённости сразу нескольких больших дел я впервые в жизни вошла в состояние "нечего надеть": надо бы выкинуть вообще всё, заказать пару шерстяных костюмов, купить туфли на высоком толстом каблучке, ворох белых рубашек, пару базовых футболок, оверсайз-пальто, плащ, срезать волосы; точно знаю, что нужно, но совершенно нет сил этим заниматься. А носить то, что есть, тоже сил нет. Проблема решилась кардинально: я неделю уже не снимаю этот автослесарский (или охотников за привидениями?) комбинезон из H&M (всё-таки когда-то там умели делать классные штуки), а меняю только обувь и куртки, за что на работе перекрестили обратно в Гаечку.
Вот, приготовила на презентацию маленькое чёрное бархатное платье, посмотрела за окно, плюнула и так и пошла, Гаечкой.
суббота, 24 июня 2017
22:44
Доступ к записи ограничен
юдифь с головой олорифма
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
пятница, 23 июня 2017
юдифь с головой олорифма
Сегодня вдруг хочу признания; хочу, чтобы большой и мудрый дяденька погладил по голове и сказал: ты всё делаешь правильно; чтоб кто-то сказал: то, что ты пытаешься делать, настоящее; чтобы позвали сами куда-нибудь или сказали: почитай нам.
Кита забрали из типографии, а он с иллюстрациями!
Кита забрали из типографии, а он с иллюстрациями!
четверг, 22 июня 2017
14:06
Доступ к записи ограничен
юдифь с головой олорифма
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
среда, 21 июня 2017
20:55
Доступ к записи ограничен
юдифь с головой олорифма
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра