@темы: я слышу

---

А книжные магазины должны быть круглосуточными.

@темы: лытдыбр

---

А ведь я всю жизнь совершенно была уверена, что он бессмертный. Просто потому что не могло быть иначе. Дело не в музыке; дело было в нём самом. Мне надо было во что-то верить, я верила в это.
(очень сложно быть мной, то есть, человеком, у которого вселенная так разошлась с представлением о ней)
и попытки продержаться до вечера на сказке про Элвиса, улетевшего домой, почему-то не работают.

---

Поездка в Санкт-Петербург прошла лучше не придумаешь. Тезисно, потом развернуть:

— в Соул Китчене за стойкой администрации сидит огромный бородатый дядька по имени Лев. Чуть не в полтора раза больше и бородаче Доктора. Имя ему очень идёт, хотя если бы его звали скажем Медведь, было бы вообще вне конкуренции. Совершенно плюшевый.
— в столовой номер один на Невском идеальная овсянка, а в Соул Китчене по утрам делают на всех шарлотку. Кто раньше всех встаёт, того вся шарлотка.
— выставка "Тело человека" очень ничего, хотя Доктор чуть не съел экскурсовода, пришлось всю экскурсию держать его за палец. А теперь доедай билетёра и пошли домой.
— выставка старинной упаковки и рекламы, на которую мы зашли погреться, оказалась совершенно прекрасной; теперь у меня полно идей насчёт, скажем, Лукоморья. Характерно, что полиграфия раньше была много лучше качеством
— Онегин, я тогда моложе и лучше качеством была.
— в Петербурге Вана Таллинн продаётся в каждой забегаловке за смешные для травяного ликёра деньги.
— в настольный футбол я всё ещё играю лучше.
— моя любимая статуя в Эрмитаже — всё-таки не "Нимфа, укушенная скорпионом", а мёртвый Авель неподалёку. Он совершенно живой, каждая жилка, каждая линия на руке, и даже видно, что от холода — или чего-то ещё — у него кожа пупырышками пошла.
— в Главном штабе Эрмитажа выставка Алвара Аалто. Когда-то я умудрилась не сходить в музей Алвара Аалто в Ювяскюля и теперь жалею об этом чуточку меньше. Но жалею всё равно.
— обедали: в "Льве и птичке", харчо и хачапури; в "Обществе чистых тарелок", карри и бургеры. И там и там очень хорошо и не то чтобы недорого, но вполне разумно.
— а потом мы пошли на квартирник Тикки. С Тикки Шельен у меня просто анекдот про теорию пяти рукопожатий, с нею знакома куча моих знакомых и друзей, а Доктор вообще её обожает и до чёртиков гордится тем, что однажды она ему сделала кофе. Так что это был просто закрытый гештальт, а не концерт.
Между прочим, я первый раз была на питерском квартирнике и на квартирнике вообще.
— мощнейшее впечатление оттуда — волшебный дядька с бузукой (это такое струнное с колокольчиковым, клавесинным средневековым звучанием), похожий не то на Дункана Маклауда как его себе представляю, не то вообще непонятно на кого, с такой улыбкой в себе.
— а в субботу утром мы пошли на барахолку на Удельной. Здесь надо рассказывать отдельно — но мнится мне, что если б не минус двадцать шесть, мы бы вынесли оттуда гору всякого добра. А так не смогли решиться и утащили только санитарную сумку и кучку аптечной стеклотары. И ещё два пакетика лакрицы — солёной и сальмячной.
— а потооом
— потом
— совсем потом
— потом мы пошли в гости. И это тоже совершенно отдельная история.

@темы: лытдыбр

---

Так нравятся эти странные, немые несколько дней после нового года. На улице пустота, везде пустота. Так поразило это невесомое, дзенское ощущение, что собрались, взяли и выкинули из дома половину мебели и все славные безделушки, которые имеют свойство накапливаться и погребать под собою быт.
Выкрасили стены в белый цвет, и стало совсем легко дышать. Как будто один только цвет способен вылечить, скажем, астму, сам по себе.
Оба домашних компьютера тоже раздали страждущим - сегодня купим ноутбук, один на двоих, а ещё я организовала пишмашинку - из телефона и крошечной беспроводной клавиатуры к нему. На такой машинке можно только печатать текст и больше ничего; захочешь - не отвлечёшься.

Впрочем, до писания руки пока не дошли.
Вчера целый день пролежала в реанимации областной наркологии (в ординаторской, на диване, с кружкой чая и кино). Сама по себе больница совершенно одиозная, но такая же пустая, как и весь остальной город. Она стоит в кварталах, застроенных старыми немецкими двухэтажными домиками (как Чёрная Речка в Питере, но на Чёрной Речке домики ухоженные и красивые, а здесь запустение, мокрая штукатурка и периодически окна, заклеенные картоном).
Если вспомнить - в паре кварталов оттуда я родилась и прожила лет, наверное, до пяти (потом мы переехали почти в самый центр; в большую светлую квартиру). Но возвращаться в эти места мне всегда странным образом нравилось; ребёнок не помнит, что такое бедность, зато отлично помнит, что в этом дворе росли одуванчики выше головы. А в соседнем, где стоял длинный розовый дом, называвшийся странным словом "общежитие", были качели и песочница.
А через двор был магазин; он всё ещё действует, и там до сих пор стоят такие проволочные острые палочки на деревянных подставках, и на них накалывают чеки. А шоколадки в витрине складывают спиральными стопками.
Законсервированное время. Отчёты Абалкина: город внезапно опустел, все его жители ушли под землю безвозвратно. Из каждой трансформаторной будки может вывалиться ракопаук.

За все эти экзистенциальные переживания с избытном награждает диван в ординаторской реанимации областной наркологической: это идеальный диван, сферический в вакууме.
Наклеила усы на местные плакаты о вреде алкоголя; очень собою довольна.

Итоги года подводить не хочется; по большому, единственно стоящему счёту это был год потери, и любые итоги по сравнению с этим незначащи и бессмысленны.

---

Пока ты прячешься, твой старший брат впотьмах,
С повязкой на глазах, с ключом на шее
Стремится отыскать твоё укрытье,
И спрятаться тебе не суждено.

Родители оставили вас здесь,
За вами смотрят облака и горы
И женщина с сурьмлёнными глазами,
Высокая, по имени Фатьма.

...я помню: в небе плавает луна,
Прозрачная, как в супе капля масла.
Фатьма нас ищет — но найти не может,
И долго окликает нас на птичьем,
Чужом и незнакомом языке.

Красавица: такой она была.
Тогда она казалась мне старухой.

Брат думает, что он её любил.
Но было это, не было — не помнит.

@темы: стихи, "Ева"

---

К столь нежно любимой мною апокалиптической теме: ходили на ретроспективу Бергмана. Бергман в кино это совсем не то что не Бергман на диване. Это резкий свет (вообще характерный для той операторской школы) и такой же резкий, громкий, пронзительный звук. И такое же пронзительное его отсутствие, когда на самых напряжённых моментах Бергман внезапно включает немое кино. На выходе должна была получиться головная боль; но почему-то получилось здорово. Ещё пойдём.
Красивее фон Сюдова в роли Рыцаря в мире нет никого.

Меня слегка тревожит, что, постоянно думая, я совершенно не умею сформулировать — о чём, собственно, кипеш. Надо привыкать писать лытдыбр. Ведь так люблю их читать; а писать отчего-то не люблю. Но надо, надо стравливать пар из котелка хотя бы иногда.
Вчера переехали к Катепашкам, пока дома сами собою клеятся обои (треш-ремонт в самом разгаре). И то ли мы выросли наконец, то ли устали в тряпочку, но вместо треша и угара вчера откупорили бутылку какого-то очень хорошего белого вина, пахнущего всеми летними фруктами сразу, а сегодня с утра вместе ели овсянку с бананом — да я так завтракать начну! У Катепашек в кухне барные стулья, здорово сидеть на них как на жёрдочке — и с бокалом вина здорово, и с овсянкой.
Опять поймала себя на мысли, что во время прослушивания аудиокнижки хочется включить какой-нибудь фильм и сесть с бумажной книгой на диван. Значит, опять период неконтролируемого потребления информации, психоз. Устроила себе снова информационную диету: на этот раз без полной голодовки, просто поменьше соцсетей и ещё никакого фастфуда: только Бергман в кино, Саша Соколов в читалке (хороший такой) и ещё лекции по истории религии в аудиоформате.
Ещё запретила себе до самого Последнего дня года читать техническую литературу. Может, оно и нехорошо, но пока не лезет. Тем более, как раз отходила на SPEDGE, где и пришла к выводу, что технический лектор должен работать с тем, про что рассказывает: иначе книжку почитать полезнее. С другой стороны, на SPEDGE познакомилась с мальчиком, который сказал: слушай, я хочу у вас работать. Не испугался.

На выходных сяду и доверстаю-таки Кита (осталась обложка, никак не могу понять, какая она должна всё-таки быть, мыслей много, да ещё после "Седьмой Печати", а верстать мучительно некогда).
Ещё надо сделать: взяться и дописать глупую, сопливую повесть, начатую (придуманную) семь лет назад. А потом напечатать её на Ридеро в трёх экземплярах и подарить один Катьке. Повесть эту совершенно не жалко, можно писать любую ерунду. Никакого страха чистого листа. Глядишь, действительно получится закончить. Называется — "Новое платье Хины".
Ну да. Названия-то легко придумывать.
Интересно, успею ли к маю?



а вот есть мальчик
помнит наизусть
ШБ
МНК
ЫМБШ
и так далее,
И ещё
Отче наш,
Иже если на небеси,
И ещё
число пи до двухсотой цифры

а вот есть девочка
которая рассказывает подружке по телефону,
что ногти надо красить
да, и с торца тоже

а вот есть бабушка
ей восемьдесят четыре
она дипломированный психолог
и автор шестнадцати статей по бихевиоризму,
опубликованных в крупных журналах

Все они
серые гуси Конрада Лоренца,
просто серые гуси Конрада Лоренца.

@темы: лытдыбр, серые гуси Конрада Лоренца

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

К вопросу библиотечных краж: имею давнее сумасшедшее желание выкрасть из какой-нибудь библиотеки каталожный шкафчик, но лучше два.

@темы: лытдыбр

---

лес с чудовищами

а у нас проблемы в городе со скоморохами и купцами —
некому торговать блинцами, некому звенеть бубенцами,
а бывший наместник и вовсе наших мест сторонится —
говорит: не стоило мне вообще, мол, за это браться.

а ведь что такого страшного может у нас случиться?
ну месяц тебе приснится, ну валенок окотится,
ну полгорода вдруг разучится кланяться и креститься.
а вчера и вовсе вышел из лесу зверь-не-зверь, золотая птица,
говорит:
погляди, сестрица
я только хотел напиться
водицы из их колодца
из следа копытца
погляди, сестрица,
теперь я птица

а какая я ей сестрица,
у меня и не было никакого братца.

@темы: стихи

---

Огненное погребение

Драга влетел в маленькую комнату, как большая заснеженная птица. Нестор сидел перед маленькой чугунной печкой с пачкой бумаг на коленях. Несколько смятых листов лежало на полу, у его ног. Вспышка яркого, неверного света взметнула тяжёлую тень Драгиного пальто, распластав её по стене, печурка загудела, горячий воздух ухнул в трубу.
Нестор бросил бумаги на стол и ревниво закрыл спиною печное жерло.
— Остынь, — сказал он и вытер чернильные пальцы носовым платком, — все щёки красные. Куда так бежал?
На рукописной табличке значилось модной гаевицей: Нестор Плавшич, письмоводитель.
Драга, не снимая пальто, уселся на узкую кровать. Ухмыльнулся:
— Опять черновики жжёшь?
— И вовсе не жгу, — сказал Нестор и густо покраснел.
Своих поэтических наклонностей он стеснялся, справедливо полагая себя посредственным поэтом. Однако, книги он любил страстно, а от места на литературоведческой кафедре отказался только лишь потому, что мечтал заработать на собственную мансарду в Старом городе — а ремесло письмоводителя оказалось прибыльнее, хотя Драга и подшучивал над ним, что, мол, из ревности.
Нестор снимал комнату здесь, в Cтаром городе, в царстве колоколов и пряников, с весны, когда перебрался сюда со склонов университетского городка, увенчанного белоснежным, игрушечным Птичьим бастионом и синей громадой библиотеки.
— Имей в виду, — сказал Драга, — с улицы отлично видно, как ты развлекаешься. Фшш! Фшш! Только искры в трубу летят. Красиво. Ты что, надумал всё собрание сочинений извести?
— Не надумал, — сказал Нестор, — а надо бы, наверное.
— Может, у меня вкуса нет, — сказал Драга, — но мне нравится, как ты пишешь. К тому же, ты делаешь это всё лучше и лучше. Я стоял и смотрел, знаешь, несколько раз просто пламя почти вырывалось из трубы, честное слово. Что ты там такого жёг, интересно знать. Ужасно жалко.
Нестор дёрнул плечом.
— Драган, — проникновенно сказал он, — то, что у тебя нет вкуса, это хорошо известный факт, только и всего. Что сгорело, то сгорело. И будет.
Он заботливо упрятал остатки листов в чёрную пухлую папку и перевязал верёвочкой.
— А, ты же ещё не знаешь всех новостей, — сказал Драга, тронув носком сапога забытый Нестором скомканный черновик, — только они не очень хорошие. Милко получил свою рукопись обратно. Видел его с утра, на почте, читал ответ. Мол, то, что вы прислали, не стоит свечки. Встрёпанный, нервный, но вроде ничего, отшучивался. Говорит, что напишет что-нибудь новое, получше. Я подумал: зайду вечерком к Нестору, купим бальзама и поедем к Милко на трамвае. Напоим его и развлечём, чтобы не ныл. И вот зашёл. Нестор, у тебя деньги есть?
— Куда ты их всё время деваешь? — спросил Нестор, — не отвечай, как будто я не знаю. Есть. Тебе бы я не дал, но для Милко не жалко. Пойдём купим бальзама.
Драга взмахнул обеими руками. Кисти у него были крупные, а пальцы красные с мороза.
— У тебя всё время руки такие холодные, — сказал Нестор, — купи себе перчатки.
Нестор надел свою тонкую шинель, и они вышли на улицу.
Становилось холоднее.
Снег был пушистый, гигантскими хлопьями падал на широкие мощёные улицы и узкие улички и, в целом, царил в городе безраздельно. Царство его было бело; лёгкий, мягкий морозец скорее торопил, чем обжигал по-настоящему. Стемнело недавно, и улицы были полны гуляющими.
Драга подул на лиловые костяшки и спрятал руки в карманы.
— А ведь Милко собрался делать предложение Кристине, — сказал он внезапно, — он думал закончить уже свой бесконечный роман и пойти на службу, чтобы подкопить на свадьбу.
— Думаешь, Кристина согласится? — с сомнением спросил Нестор.
— Согласится, — сказал Драга с щедрой убеждённостью старшего брата, — а не согласится, уговорим.
— Отца ты так просто не уговоришь.
— Зато согласится мать, — сказал Драга и в задумчивости покивал сам себе, — а там уже все вместе и отца убедим. Тем более, если его всё-таки напечатают, кое-какие деньги у него будут. А там можно уже и работу подыскать. Например, в Университете.
Нестор рассмеялся. Он едва поспевал за Драгой, шагавшим размашисто и быстро, и потому слегка запыхался на ходу.
— Куда? — спросил он, — на исторический, что ли?
— На литературоведение, — сказал Драга, — там самое место таким книжным червякам, как Милутин или ты.
— Брось, — сказал Нестор, — ты же был на кафедре. Двадцать напыщенных индюков рассуждают о литературе, а сами свечки не могут написать. Конечно, им не хватит пороху это проверить по-настоящему, поэтому они ведут себя как живые классики. Да они выживут Милутина через неделю, как только поймут, на что он способен. Если он не сбежит раньше. Я их самолюбию не угрожал, и то вынес всего месяц.
— Значит, в контору, — сказал Драга, — ну подумаешь, ну, как будто это имеет какое-то значение, если он правда хочет на Кристине жениться.
— Он хочет. Но витает в облаках.
— Боюсь, сегодняшнее письмо его несколько заземлит, — сказал Драга.
Нестор пожал плечами.
— Милутин нарисовал себе сказочную деву, — тихо сказал он, — и теперь хочет на ней жениться. Иногда мне кажется, что он влюблён не в Кристину. Он любит свою Принцессу-Рыбачку. Сам её написал и сам полюбил. Может быть, она и выглядит, как твоя сестра, но разве это она?
— Да ты никак ревнуешь.
— В основном, к роману, — сказал Нестор, — мне жаль, что его написал не я.
— Да что ты прицепился к нему? — взмахнул руками Драган, — хороший роман, даже отличный, но к чему такие страдания?
— Не обращай внимания, — вздохнул Нестор, — я уже почти смирился. Кому-то достанется земная слава и Принцесса-Рыбачка, а я уже почти обжился в роли Наборщика Типографии.
Драган расхохотался.
Книгу свою Милутин писал уже три года. Рукопись, бесконечная история города Дада, озаглавленная “Рыбаки и рыбки”, состояла из восьми сюжетов, почти не связанных, причудливо переплетавшихся между собою наподобие кружева и только в конце сходившихся в единый узел.
Сходившихся ли?
— Ты ведь дочитал её? — спросил Нестор ни с того ни с сего. Была у него привычка внезапно начинать разговор так, словно каждый в любой момент мог заглянуть в светлую его голову и узнать, о чём тот думает. Но Драга этого не умел.
— Кого — её? — удивлённо спросил Драга.
— Рукопись, — пояснил Нестор терпеливо, — рукопись же. Я просто пытаюсь вспомнить, дочитал ли я её, и не могу. За мной такое, знаешь, не водится.
— Погоди, — медленно сказал Драга, — ты же сам переписывал её всю. Милко пишет как карп хвостом, ни одна контора не возьмёт его книги на переписку.
— Разве? — удивлённо спросил Нестор, — да, мы, помнится, собирались её переписать, но не успели. Я возился с заказом для Трясовецкого, ты сказал, что отнесёшь её к Вуковичу в контору и сделаешь копию у них. А Милутин непременно хотел отдать её в издательство до Рождества, и почта бы не приняла её без копии, ты знаешь, а он сидел без денег.
— А я был уверен, что ты её переписываешь, — сказал Драга тревожно.
Они остановились.
— Драган, — ласково сказал Нестор, — ты помнишь, чем заканчивается книга?
Драга не помнил.
Даже так: он внезапно осознал, что с каждой минутой помнит меньше и меньше.
Как будто страницы сгорали одна за другой.
— Он не подумает её жечь! — сказал он, — это же Милко, наш Милко, и он никогда не станет этого делать...
Нестор многозначительно посмотрел на него. Он, Нестор, умел так многозначительно смотреть, что всё без слов становилось понятно.
— Бежим, — сказал Драга, оборвав себя на полуслове, — успеем ещё. Обязательно успеем.
— Себя спалит, — сказал Нестор потерянно, — и хорошо, если только себя.
И они побежали.

— Надо, надо было переписать, — говорил Драга на бегу, жадно и сбивчиво глотая холодный воздух, — надо было сделать копию тайком и пусть себе жжёт сколько влезет. Девчонка. Трус. Не напечатали его один раз, а он и давай истерику закатывать. Конечно. Девчонка.
Крылья его пальто метались за спиной, вправо-влево, как тень от свечи на сквозняке.
Нестор бежал молча, берёг дыхание. По улицам Петроградца сновали прогуливающиеся парочки, компании студентов; в воздухе пахло подогретым вином и претцелями с корицей и сахаром.
— Может, добежать до пожарной? — крикнул Драга, когда они завернули за угол, едва не сбив пожилого господина в сером.
— Нет, — сказал Нестор, — уже почти девять. Пропустим трамвай и совсем опоздаем.
Драга только кивнул.
Они вскочили во второй вагончик голубого трамвая в последний момент, закрывающейся решёткой Нестору едва не попало по пальцам. Пальцы свои — хлеб письмоводителя — Нестор берёг как зеницу ока и в другой день, несомненно, долго бы ещё ворчал по этому поводу.
Но сейчас он замер, вцепившись в холодный поручень, и вспоминал.

Папка, в которой Милутин всюду таскал за собою свой монументальный труд, была синяя.
Это он помнил чётко.
— Только позавчера же говорили, — простонал Драга, — помню, говорили, что сюжет с моряком проседает. Значит, был моряк. Был моряк, и был наборщик, и море было. И Принцесса была. Принцесса-Рыбачка. С золотыми волосами.
— Папка была синяя, — невпопад сказал Нестор.
— Больше ничего не помнишь? — спросил его Драга.
Нестор помнил моряка, и помнил море, но к тому моменту, как трамвай подъехал к подножию академгородка и они пересели на фуникулёр — вверх, выше — он забыл и это.
Книгу было жалко; но чёрт бы с ней с книгой.
Если Нестор, хороший письмоводитель и посредственный поэт, но страстный, увлечённый читатель, хоть что-то понимает в большой, настоящей, пламенной литературе, то бумажный город Дада, сгорев, унесёт с собою и Птичий бастион, и половину Академии.
Если только Милко решится.
— Обгорит как пить дать, — сказал Драга. Он тревожился и не мог молчать, — если кинет всё сразу в огонь, обгорит. Что я скажу Кристине.
Нестор нервно засмеялся.
— Если он всё сразу кинет в огонь, — сказал он, — смотри, как бы ты сам не обгорел. Уже забыл, как Сорочинцы горели? Петроградец это тебе не Сорочинцы, Драган. И Университет это тебе не Сорочинцы.
— Так и Милко не Гоголь, — сказал Драга.
Но Нестор только головой покачал.

Город Петроградец значился в путеводителях как средоточие торговых путей; с севера его подпирали горы, с запада — верфи, а на восток он неудержимо рос.
Фуникулёр раз в час по расписанию отправлялся вверх, к Птичьему бастиону, белому, словно сахарная голова.
Снег взметнулся вверх, когда где-то вверху раздался треск и заскользили высокие тени.
Заскрежетали по рельсам тормоза, и фуникулёр остановился.
Студенты, и профессора, и случайные гуляки, и счастливцы, которым выпало жить в крошечных домиках, облепивших подступы к Академии со всех сторон, прижались к перилам и смотрели вверх, на чёрные горы, и белый снег, и было безветрие, и снег поднимался вертикально вверх, и выше, и выше, а над лиловыми крышами уже пылало жёлтое зарево.

запись создана: 03.11.2015 в 10:20

@темы: тексты

---

***

Погода была прекрасная, а принцесса говно-с, говно-с.

@темы: лытдыбр

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

озеро Гарда, одноименное городу

не настоящие стихи, конечно, а способ записывать лытдыбр.
уже довольно давно ищу формат для текстового инстаграмма (чтобы никакой литературной ценности, а только очень конкретные личные переживания) — и не нахожу.
так отлично зарекомендовавший себя в москве талиесинский слог категорически не подошёл для итальянского путешествия, уж не знаю почему. пришлось записывать так

в какой-то момент закончился город

в какой-то момент закончился город,
зато отчётливо начались предгорья
какие-то виноградники
оливковые деревья
с горькими, как хина, маленькими оливками
(эти - на масло)
дома стали меньше,
но гораздо живее
где-то веранда
а где-то белые занавески
из-за какой-то двери
крепко пахнет дрожжами и виноградом
сусло, твёрдо решившее стать вином
озеро под ногами
называлось так же, как город
и блестело так же, как город
и пенилось у краешка, словно сусло

воздух отсюда, сверху, был не то чтобы реже
но как будто прозрачнее
этот воздух
постоянный подьём
и кувшинка в груди
сделали своё дело
пришлось усестья
прямо на асфальт
узкой горной дороги
уходящей вверх практически вертикально

и в это время
мимо меня
прошла пожилая пара
немецких туристов
он и она
стройные и седые
она стрижена под мальчика
и обоим под семьдесят

они прошли мимо меня
участливо переглянулись
но я махнула рукой
и они ушли
вверх по горной дороге
узкой горной дороге
уходящей вверх практически вертикально

@темы: стихи, невидимые города, лытдыбр, pony/подстрочник, карточки, текстовый инстаграм

---

@темы: карточки

---

***

тут я ныл

про золушку ни о чём

вот заболею — некому лечить,
умру — и от меня не станет толку
ни проса от пшена не отличить,
ни нитку вдеть в иголку

а кажется: озноб дошёл до плеч,
и так ужасно хочется прилечь,
но я-то знаю: ляжет — и не вскочит.
и руки повисают, словно плеть;
и думаешь — вот можно было б петь,
да сердце петь не хочет.

как шёлк вдовца, черным-черно в окне,
плывёт луна, как вышитая гладью.
и песни нет; и музыки во мне,
и платья нет; но даже если платье

появится, что толку в кружевах?
то́ хорошо, что я ещё жива,
луна ещё вращает жернова,
иголка в нитку входит сызнова́
легко и просто,
в камине громыхает кочерга,
а жемчуга — а что мне жемчуга —
пшено да просо.

@темы: стихи, ненастоящие рыбы

---

жизнь и кредиты Павла Петровича

Ангел в белой манишке
что-то пишет в конторской книжке.
На обложке значится:
“Жизнь и кредиты Павла Петровича”.
Сам же Павел Петрович,
засучив нарукавники,
пишет письмо рыжей красотке,
лениво флиртующей с посетителем.
Посетитель носит манжеты,
сверкающие, как
экзотическое оружие.
От вида их
нарукавники нервно скукоживаются.

Впрочем, скоро клиент уйдёт,
а красотка получит послание,
на которое Павел Петрович
потратил два часа рабочего времени,
обеденный перерыв,
полпачки писчей бумаги
и казённый конверт.

А пока что он увлечён письмом,
а она манжетами,
а манжеты собственной важностью.

Ангела никто не видит.

@темы: стихи, pony/подстрочник

---

маленький одинокий пейзаж с обводным каналом

в карманы руки засуну,
перчатки мну.
светает. наверное,
свитер не пригодится.
оракул выплюнул руну,
как чёрт луну.
в обводном канале
бьётся в гранит водица.
стою, смотрю,
как лижет гранит вода,
черна, как масло,
ленива и языката.
залезу с ногами
в клетку календаря,
как будто нет аптеки, улицы, фонаря,
трубы, котельной,
полоски ржавого янтаря
над крышами, —
уже неважно, собственно говоря,
рассвета
или заката.

@темы: стихи, ненастоящие рыбы

---

лытдыбр

Вчера активно осваивали шейкер, изобрели (Катька изобрела, вообще-то) три коктейля.
Алкогольные коктейли с фрешами прекрасны, и свежий-свежий морковный сок неожиданно не ассоциируется в них с детским питанием. Для себя напоминание: Катьке можно дарить калуа, малибу и блу кюрасао. Лучше трипл-сек, чем куантро.

Джеймс Дин
клюквенный фреш (прямо с мякотью такой)
гренадин
трипл-сек
апельсиновая настойка
лёд

Багз Банни
морковный фреш
сливки
трипл-сек
лёд в шейкере, подавать безо льда

Лола Банни
те же, но с шоколадным сиропом

@темы: лытдыбр

---

Город второй. Верданди.

Падает снег, и зима за оградой белым бела.
Город застыл в настоящем, как в янтаре пчела.
Кажется: прошлого нет, потому рука
просящего, к жадному сердцу протянутая, легка.
Настоящее жрёт свой хвост и отрыгивает синюю чешую
в белых узорах. Одноглавая церковка ошую́,
монастырь одесную. Разбитая чашка приманивает весну,
как синицу сало. Солнце вонзается в воду, как кость в десну.
От настоящего никуда не скрыться — о том и речь —
в городке, где каждому ведомо имя её — не спрятать и не сберечь,
где в приусадебном садике плотным ковром растут лазоревка и самшит,
где прошлое так туманно, а будущее страшит.

@темы: стихи, рыбы чистой воды