юдифь с головой олорифма
Удвоен поверхностью грязной реки
предметный мир, и дни коротки,
в зрачке столкнулись колонны,
а мозгом опять завладели сны,
и знаки времени неясны
(Весам или Скорпиону
рулить землёю?) Месяц зеркал,
мокрых крыш, оград. Колотит вокзал
дорожная лихорадка.
Толчется толпа незрячих тел,
кто мог улететь — уже улетел,
репейник лезет сквозь кладку,
как прежде, пиво и ругань, буфет,
над рельсами звёздный моргает свет,
имперского воздуха морось.
Такую вот родину дал тебе Бог.
Помойка да рынок, бетонный блок,
молчанье, castrum doloris,
десять слов в конверте, память-провал,
душа уклоняется вбок, в интервал,
не задеть бы встречную душу,
только клетка грудная напряжена,
там с трудом побеждает себя тишина,
божество проступает наружу —
или то, что у нас взамен божества.
Сохнут крохи причастья во рту, черства
гортань, но терпи — у цели:
вот уже оживаешь, открыл глаза,
и ещё не ведаешь, что сказать,
только чувствуешь — уцелели.
1998
предметный мир, и дни коротки,
в зрачке столкнулись колонны,
а мозгом опять завладели сны,
и знаки времени неясны
(Весам или Скорпиону
рулить землёю?) Месяц зеркал,
мокрых крыш, оград. Колотит вокзал
дорожная лихорадка.
Толчется толпа незрячих тел,
кто мог улететь — уже улетел,
репейник лезет сквозь кладку,
как прежде, пиво и ругань, буфет,
над рельсами звёздный моргает свет,
имперского воздуха морось.
Такую вот родину дал тебе Бог.
Помойка да рынок, бетонный блок,
молчанье, castrum doloris,
десять слов в конверте, память-провал,
душа уклоняется вбок, в интервал,
не задеть бы встречную душу,
только клетка грудная напряжена,
там с трудом побеждает себя тишина,
божество проступает наружу —
или то, что у нас взамен божества.
Сохнут крохи причастья во рту, черства
гортань, но терпи — у цели:
вот уже оживаешь, открыл глаза,
и ещё не ведаешь, что сказать,
только чувствуешь — уцелели.
1998