юдифь с головой олорифма
Пётр, Пашка и Бабуся вышли в море рано утром. Паша откровенно клевал носом, а Пётр делал вид, что ему здесь так же уютно, как в городе, например. Но отчаянно мёрз и почти ничего не видел. И, честно говоря, уже давненько проклинал себя за то, что согласился.
— Кладбища китов, — рассказывал Бабуся, почёсывая пегую боцманскую бороду, — это обычно стоянки китобоев. Здесь их много, ну, если знать где искать и если у тебя такой замечательный вельбот, как «Ахав»...
— И воот, — пробормотал Пашка, — мы выйдем в море на утлом вельбоооте...
Неподвижная вода хлюпала под мерно вздымающимся бортом. Туда-сюда, и к тому же, Пашка был уверен, что они не двигаются уже много часов.
— Ты, Паша, не знаешь, что такое вельбот, — сообщил Пётр, — вельбот это тебе не слово красивое, это тебе китобойная лодка, гринписовец. И кстати, Бабуся, твой хвалёный сальваж тоже не спасение, а мародёрство.
— На жизнь хватает, — меланхолично заметил Бабуся, который, кроме всего прочего, любил поохотиться с гарпуном, — а ещё в этих широтах можно добывать амбру.
— Амбра-умбра, — сказал Пашка, — это что-то ароматное?
— Китовая блевотина, — сообщил Пётр, — очень ароматно.
— Петя, — ласково сказал Бабуся, — не пугай Пашу. Технари, она как дети, им что ни расскажешь, во всё верят. Кроме того, если ты будешь в том же духе продолжать, я тебя с собой больше никогда не возьму.
И не надо, хотел сказать Пётр, но почему-то обиделся. В конце концов, ему уже тридцать, и Паше тридцать, а Бабусе всего двадцать девять, но он их по-прежнему отчитывает как маленьких — как с первого курса повелось, так и привыкли. А ведь пять лет не виделись уже.
Пустота вокруг была необычайной. Над водой клубился туман с плотностью сливок, переходящий в молоко, а потом в жидкую зеленоватую сыворотку, в которой тонули почти до самой макушки здоровые камни, то тут, то там высовывающиеся из воды.
Не камни, внезапно понял Пётр.
Над водой поднимались огромные китовые черепа. Они стояли в странном порядке, и лодка должна была бы скрести по дну, но почему-то не скребла.
Они плыли по какому-то одному Бабусе ведомому фарватеру, между гигантских останков, и то тут, то там из тумана поднимались жёлтые, ноздреватые позвонки.
— Их ведь специально расставили так, верно? — спросил Пётр неуверенно и шёпотом.
Бабуся пожал плечами. Вся его широкая спина выражала странное ликование.
Пашка давно уже забыл тереть глаза, зато широко распахнул рот.
— С ума сойти, — выдохнул он почему-то тоже шёпотом, — мне теперь это полжизни сниться будет.
А Пётр подумал, что ему тоже.
— Петя, — подозвал его Бабуся, — как оно тебе?
— С ума сойти, — признался Пётр, — мне оно тоже с ума сойти.
— Неет, Петя, — сказал Бабуся, — с ума сойти тебе — вот это.
И тогда совсем рядом они увидели китов. Их огромные туши всплыли из воды как атомные подлодки, исчерна-синие и глянцевые, как нефтяная плёнка.
Впереди киты толкали перед собой тусклую тушу, пока не вытолкнули на мелководье, а потом они отступили — и запели.
— Так не бывает, — говорил потом Пётр, — я вообще представляю себе китов, что они умею, что не умеют, так вот — петь они не умеют совершенно точно. Я не знаю, что ты нам показал, но мне до сих пор кажется, что мне это приснилось.
— И тебе, и Пашке одно и то же приснилось? — улыбался Бабуся, — мистика какая-то.
И Пётр, который всегда яростно и непримиримо скрипел зубами при слове «мистика» и даже щеголял на третьем курсе прозвищем «инквизитор», только растерянно улыбался и крепче сжимал свою оранжевую пластиковую чашку с горячим чаем и дешёвым ромом, и о такие же чашки грели руки Бабуся и Пашка.
И наконец-то ему было хорошо.
— Кладбища китов, — рассказывал Бабуся, почёсывая пегую боцманскую бороду, — это обычно стоянки китобоев. Здесь их много, ну, если знать где искать и если у тебя такой замечательный вельбот, как «Ахав»...
— И воот, — пробормотал Пашка, — мы выйдем в море на утлом вельбоооте...
Неподвижная вода хлюпала под мерно вздымающимся бортом. Туда-сюда, и к тому же, Пашка был уверен, что они не двигаются уже много часов.
— Ты, Паша, не знаешь, что такое вельбот, — сообщил Пётр, — вельбот это тебе не слово красивое, это тебе китобойная лодка, гринписовец. И кстати, Бабуся, твой хвалёный сальваж тоже не спасение, а мародёрство.
— На жизнь хватает, — меланхолично заметил Бабуся, который, кроме всего прочего, любил поохотиться с гарпуном, — а ещё в этих широтах можно добывать амбру.
— Амбра-умбра, — сказал Пашка, — это что-то ароматное?
— Китовая блевотина, — сообщил Пётр, — очень ароматно.
— Петя, — ласково сказал Бабуся, — не пугай Пашу. Технари, она как дети, им что ни расскажешь, во всё верят. Кроме того, если ты будешь в том же духе продолжать, я тебя с собой больше никогда не возьму.
И не надо, хотел сказать Пётр, но почему-то обиделся. В конце концов, ему уже тридцать, и Паше тридцать, а Бабусе всего двадцать девять, но он их по-прежнему отчитывает как маленьких — как с первого курса повелось, так и привыкли. А ведь пять лет не виделись уже.
Пустота вокруг была необычайной. Над водой клубился туман с плотностью сливок, переходящий в молоко, а потом в жидкую зеленоватую сыворотку, в которой тонули почти до самой макушки здоровые камни, то тут, то там высовывающиеся из воды.
Не камни, внезапно понял Пётр.
Над водой поднимались огромные китовые черепа. Они стояли в странном порядке, и лодка должна была бы скрести по дну, но почему-то не скребла.
Они плыли по какому-то одному Бабусе ведомому фарватеру, между гигантских останков, и то тут, то там из тумана поднимались жёлтые, ноздреватые позвонки.
— Их ведь специально расставили так, верно? — спросил Пётр неуверенно и шёпотом.
Бабуся пожал плечами. Вся его широкая спина выражала странное ликование.
Пашка давно уже забыл тереть глаза, зато широко распахнул рот.
— С ума сойти, — выдохнул он почему-то тоже шёпотом, — мне теперь это полжизни сниться будет.
А Пётр подумал, что ему тоже.
— Петя, — подозвал его Бабуся, — как оно тебе?
— С ума сойти, — признался Пётр, — мне оно тоже с ума сойти.
— Неет, Петя, — сказал Бабуся, — с ума сойти тебе — вот это.
И тогда совсем рядом они увидели китов. Их огромные туши всплыли из воды как атомные подлодки, исчерна-синие и глянцевые, как нефтяная плёнка.
Впереди киты толкали перед собой тусклую тушу, пока не вытолкнули на мелководье, а потом они отступили — и запели.
— Так не бывает, — говорил потом Пётр, — я вообще представляю себе китов, что они умею, что не умеют, так вот — петь они не умеют совершенно точно. Я не знаю, что ты нам показал, но мне до сих пор кажется, что мне это приснилось.
— И тебе, и Пашке одно и то же приснилось? — улыбался Бабуся, — мистика какая-то.
И Пётр, который всегда яростно и непримиримо скрипел зубами при слове «мистика» и даже щеголял на третьем курсе прозвищем «инквизитор», только растерянно улыбался и крепче сжимал свою оранжевую пластиковую чашку с горячим чаем и дешёвым ромом, и о такие же чашки грели руки Бабуся и Пашка.
И наконец-то ему было хорошо.
-
-
27.01.2015 в 21:22-
-
28.01.2015 в 01:49-
-
28.01.2015 в 11:00дедушка легкого поведения, спасибо вам.