@темы: я снимаю, лытдыбр, карточки

---

"Сетевой постфольклор". Ну да.

---

я знаю, это невозможно прочитать, невозможно, но это стихи

Подавали поезд; свистел гудок
закипающим чайником;
к вокзалу приехали частником;
не оказалось размена —
лучше бы взяли жёлтое городское такси.
Позднее лето прогорело почти дотла.
Старуха с польской фамилией
дремала, подложив под голову две сухие
ладони, а под язык сухой ледок
валидола — авось да и продерёт;
но спала неровно, ворочалась-вспоминала;
на перроне кто-то тащил мешки
в почтовый вагон, и ещё метла,
как помазок американского джентльмена,
ходила по станции взад-вперёд,
разгоняя пыль, билетные корешки
и две-три купюры неизвестного номинала.
Мы глядели, как контролёр заходит в купе без стука,
отрывает Kontrollabschnitt и сверяет числа,
когда услышали, как мальчик-билингв, зверь о двух языках,
порождает чудовищ, лишённых смысла,
перебирая слова, как мишени в тире.
Мы столкнулись с родным языком лицом
к лицу, услышав в толпе такое,
что неподвластно нашему новому органу,
приспособленному к слову Kontrollabschnitt,
бережно взращённому на бретцелях и шварцбире.
Мы столкнулись с родным языком, пока
стояли в толпе растерянные, не ожидая встречи,
и за осенними мухами русской речи
тянулся след с запахом тёплого капустного пирожка.
На перроне гул стоял как в морском порту.
Я сидел и смотрел, как старуха напротив дремлет.
Тут невольно подумаешь: что ей такого снит
северный ветер,
что она ему так предельно внемлет,
так тревожно жуёт губами,
сжимая свою таблетку,
как безличный глагол, во рту.

@темы: стихи, черновик

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

После Фейнмановских лекций решила всё-таки прочитать и расхваленную "Вы, конечно, шутите, мистер Фейнман", и теперь мне очень интересно, где была эта книжка два года назад!
 ksaS, хотите продолжения?)

запись создана: 23.04.2017 в 12:16

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Глава третья. Лисьи травки II

— Совсем свести, — прошептала Роксана, обмирая, и для ясности провела по шее ребром ладони.
Цыган посмотрел на неё по-особенному, наклонил голову на бок.
Хотя какой уж там цыган. Лисья морда.

Помолчал, головой покачал. А потом достал из ниоткуда жестяной сундучок, а из сундучка — синюю склянку с притёртой пробочкой. Склянку протянул Роксане, а сам хвать кошель и говорит:
— Налей в вино, только выбери такое, которое пахнет посильнее.
И смотрит своими хитрыми глазищами, быстрыми, как весенняя вода.
Роксана взяла склянку, прижала к груди — и как давай бежать. Прочь из палатки, через бусные ряды, через перинные ряды, мимо калачей и калёных яичек. Еле спохватилась, что без старухи возвращаться нехорошо, разыскала её и за руку утащила: мол, устала от жары, да и матушка не разрешает на солнце гулять.
Про кошель дома пришлось сказаться, что на ярмарке украли. Хороший был кошель, расшитый, подарок Отокара Прохазки, ненавистного жениха.
Кошель было до обидного жалко.
Ночью Роксана не спала, всхлипывала, всё сжимала под подушкой ядовитую склянку, расшатывала пробочку. Заснула под утро, приснилось, что лежит в свадебном платье на столе, а все вокруг в чёрном стоят, а кругом — свечи да серебряные тарелки. Не то хоронить её, Роксану, собираются, не то кушать.
Проснулась, повертелась на горячей подушке, да и встала.
К обеду приехал Прохазка, подписать с отцом договор на три подводы пряностей — был страшно собой доволен.
Улыбался ласково, посетовал о потерянном кошеле, пообещал новый подарить и ещё лент муаровых. Остался отобедать, запивал ломоть мяса чистой водой, а после обеда ушёл в отцовский кабинет — подписывать бумаги, по рукам ударять да свадьбу готовить. Как ударили по рукам, отец кликнул Роксану: неси, счастливица, самое лучшее вино из погреба.
Мать рассердилась, хотела послать служанку, но Роксана быстренько схватила ключи, мол, вот как я стараюсь дорогому гостю угодить, лишь бы вы, матушка, не сердились.
В погребе расчихалась, загасила нечаянно масляный светильник и долго стояла в темноте, прижав к себе глиняную бутыль с печатью и слушая, как колотится сердце, а отдаётся почему-то в ушах. А наверху, сломав печать и вытащив пробку, достала для гостя самый дорогой серебряный кубок, а для отца попроще. Наполнила до половины и накапала из скляночки. Распереживалась: сколько надо? а вдруг много? а вдруг не хватит? и опрокинула весь пузырёк.
Тонко запахло полынью и чабером, и чем-то незнакомым, но рассеялось без следа. Роксана схватила поднос и поспешила наверх. Так торопилась, что едва на собственный подол не наступила, но донесла. Протянула гостю кубок, сама, вложила в руку, улыбнулась, как положено, а проклятущий Прохазка возьми да скажи:
— Не положено сыну пить из такого чудесного кубка, когда отец пьёт из простого.
В смысле — это он-то, старый и с бородавкой, сын, раз хочет на Роксане жениться. И подмигнул ей, вроде бы и дружелюбно, а вроде как будто всё про неё знает.
Взял простой кубок из отцовской руки, а ему отдал отравленный, и выпили они вино быстрее, чем Роксана успела вскрикнуть, потому что стояла она, словно гвоздями к полу прибитая, и пошевелиться не могла: так перепугалась.
А как отмерла — выбежала за дверь, и за дверью уже побледнела и в обморок упала.
— От счастья, — утешил Прохазку отец, но этого Роксана уже не слышала.

Очнулась она посреди ночи, с мокрым платком на шее. У постели дремала старуха — эта спит крепко, хоть ложкой по кастрюле ей над ухом колоти, а девичьими шагами её не разбудишь.
Дома было тихо. Сквозь маленькие окошки лился лунный свет, жёлтый, как сладкое топлёное масло.
Роксана босиком, как в детстве, выбралась из постели, прокралась мимо старухи, приоткрыла дверь в отцовскую спальню: отец мирно храпел во сне, утонув в высоких подушках, только борода торчала наружу. Рядом спала мать и тоже тихо похрапывала. От сердца отлегло, и тут же прилегло обратно: а если яд подействует завтра? А если вот прямо сейчас? Не зная толком, куда собирается бежать, натянула капор, срывая ногти, оттянула тугую дверную защёлку и, как была, босиком, выскочила на улицу.
Спохватилась: куда теперь? К лекарю? К цыганам? А ну как те уже уехали. А на улице новолуние, темно, хоть глаз выколи. Нет, всё-таки надо на ярмарку бежать, натворили дел, пусть теперь сами расхлёбывают.
И сама не заметила, как чуть не налетела на незнакомца: тот стоял, прислонившись к стене, и как будто бы ждал кого-то. Не Роксану ли?
— Стой, — говорит, — чего перепугалась? Передумала, что ли?
А у самого улыбка нехорошая, и короткая трубка в зубах зажата, и пахнет от него, понятно, мускусом и зимними коврами.
— Не передумала, — сказала Роксана и ногой топнула для верности. А потом взяла и рассказала всё как есть.
Цыган засмеялся коротко. Смех у него был тоже странный — лающий, но звонкий.
— Да не яд же это был, дурёха. Не бойся. Притирание от веснушек.
Роксану как обухом ударило. Открыла рот, потом опять закрыла. Хотелось заплакать от облегчения, и ещё от обиды, но плакать она не стала. Сказала только:
— Кошель хоть верни. Не заслужил. Подарок это.
— Вот если не передумала, то завтра сама за ним и приходи. На ярмарку. И заодно получишь, что просила. Если не испугаешься, конечно.
— Опять обманешь, — сказала Роксана и всё-таки всхлипнула.
— Может, и обману, — пожал плечами цыган, — а всё-таки приходи. Мы ещё два дня на ярмарке стоять будем. Хоть кошель заберёшь, всё польза.
— Звать-то тебя как?
— Святым Христофором.
— Шутишь.
— А то у вас именами святых никого не называют.
— Так то наши святые, — сказала Роксана, — правильные. А не ваши. Цыганские.
— Святой Христофор — самый правильный святой, — сказал Святой Христофор, — самый святой, который только есть. Иди домой, пока тебя не хватились, отравительница.
Действительно, небо-то посветлело с краю. А вроде бы и проговорили всего ничего, Роксана даже замёрзнуть босиком не успела.
Дома хлопнули ставней, и она обернулась — проверить, не в её ли окошке.
А когда повернулась обратно — никакого Святого Христофора и в помине не было, только рыжий хвост за углом плеснул, но может быть, и показалось.

@темы: тексты, лисьи сказки

---

Блудная мать вернулась из Италии, где (в Тоскане и окрестностях) провела три недели (счастливая). Привезла с собою сколько сама весит: старинных кружев, старинных гравюр, рамочек, тканей, вина, сыра и пряностей, а ещё три сумки, лиловые ботинки мне и три ночных рубашки начала прошлого века. Одаривает всех и страшно довольна.
Помимо всего прочего, подарила мне кофейный набор, купленный мимоходом в хозяйственной скобяной лавке: две жестяные эмалевые кружечки и кофейничек.
И браслет с индийскими рубинами. И полбашки пекорино.

@темы: лытдыбр

---

Лисьи сказки. Глава вторая. Лисья каша

— Попался, — ласково сказал священник, присел, одёрнул длинное платье на тридцати трёх пуговицах и с оттяжкой хлопнул себя ладонями по коленкам. Это была особая конструкция, его собственная: на досуге отец Збигнев баловался изобретениями. Был в том, конечно, немалый грех гордыни, но он утешал себя тем, что его капканы не ранят бедных зверей, а потому, вероятно, более угодны господу, чем их зубастые собратья.
Отец Збигнев мечтал сделать ловушку на медведя; но выходило только на зайца.
Однако, в ловушке лежал не заяц: желтоглазый лисёнок с драным хвостом. Всю ночь он грыз прутья и бросался на них изнутри, а теперь лежал в углу и только быстро и мелко дышал. Отец Збигнев натянул перчатки и взял холщовый мешок.
Когда он на пробу приоткрыл дверцу, лисёнок и головы не поднял.
Зато когда распахнул клетку настежь — лис метнулся как ужаленный пчелой. Не получилось. Отец Збигнев держал его крепко, прижимая холщовый мешок к своему животу, крепко обтянутому платьем о тридцати трёх пуговицах.
Хороший священник отец Збигнев. Сильный.

Из клетки — в клетку. Эта, побольше, стояла во дворе. Приходские детишки тыкали в лиса пальцами. Дети были из деревни — грязные и накормленные. А ещё были приютские: смирные, чисто одетые и с голодным взглядом. Приютских отправляли сюда из города. В городе некуда было девать сирот.
Лис рычал, гадил и норовил укусить. А иногда садился и просто смотрел подолгу прозрачными пустыми глазами.
После службы отец Збигнев часто приходил во двор с детьми. Он был чудаковат: учил детей птичьим свистам и животным следам; показывал, как выстругивать удилища и плести птичьи клетки, как варить костный клей и мазать им веточки, чтобы ловить молодых дроздов и соек. Иногда садился на вынесенный из дома тонконогий табурет, рассказывал про зверя, у которого на голове нога, и про змею ростом с человека. Про червей, из которых делают нитки, и про раковины, из которых достают синий цвет. Говорил, что правда. Деревенские дети не верили и смеялись, когда он отворачивался. Отец Збигнев не то не обижался, не то просто не замечал.
Приютские — слушали внимательно, смеяться не смели.
Двор был обнесён высоким забором.
Лис рычал днём и беззвучно плакал ночью.
— Привыкнет, — ласково говорил отец Збигнев, — лисы быстро привыкают.
Но от деревянной клетки тянуло чужим страхом и мертвечиной, от детей — дёгтем, людским жильём и досужим любопытством, а ночью из леса приходил густой мшистый запах свободы. Запах этот разрывал его маленькое глупое сердце на тысячу частей, а потом до утра не успевал собрать обратно.
Так всё и было, пока луна не усохла до узкого ломтика. Лис отощал и совсем было отказался от еды. Чужих запахов за собственным было не различить. Он уже не грыз прутья и не показывал отцу Збигневу россыпь маленьких острых как иголки зубов, когда тот приходил кормить его липкой кашей с мясом и маслом.
А потом среди приютских появился ещё один. С виду — не отличить от прочих. Молчаливый, или вовсе немой, кто их там разбирает. Темноглазый и белобрысый, будто выцветший, кроме еды как будто ничего не видел вокруг себя, а как увидел клетку, так аж затрясся. Но не подошёл и пальцами тыкать не стал.
Лис почуял знакомое и этим вечером впервые вылизал миску дочиста.
Ночью, уже под утро, из приютских сеней выскользнула одинокая тень в длинной ночной рубашке. Двигалась она неуклюже: приютских лупили за провинности, а поначалу — так и просто на всякий случай.
Мальчик сел перед клеткой и наклонил голову на бок. Глаза у него были большие и дикие, но странно знакомые. Сидел по-звериному, упираясь костяшками в потоптанную траву и опилки.
Лис царапнул когтем задвижку, потом ещё раз царапнул. Но мальчик сидел, и смотрел, и не двигался.
Прокукарекал петух, и он, ковыляя, вернулся в приют. Лис свернулся в клетке клубком и стал ждать.
На следующую ночь он пришёл снова.
На третью ночь не пришёл. И на четвёртую. А на пятую вдруг обнаружился среди детей, выходящих из маленькой деревянной церкви после воскресной проповеди. У клетки с лисом он приотстал, сверкая голодными глазами.
Лис ткнулся в миску, полную каши. В каше попадались мясные прожилочки и даже масло, жёлтое, как желток. Каша пахла тесной кухней, теплом и сном на сытый желудок. В приюте кормили хуже. Мальчик сглотнул. Лис тронул задвижку. Мальчик ковырнул её ногтями, раз, другой, и, наконец, открыл.
Каша оказалась ещё вкуснее, чем пахла. Мальчик вылизал миску пальцем там, где не смог достать языком. Но когда он бросил миску на траву, то увидел, что лис никуда не ушёл.
Он сидел у высокого деревянного забора, у выломанной доски, и ждал. Рыжий хвост метался туда-сюда.
Доски той было — мальчишке только руку просунуть.
Зато лисёнку — в самый раз.

@темы: тексты, Лисьи сказки

---

Лисьи сказки. Глава первая. Лисьи травки I

Утром Роксана узнала, что в Крыницу пришли гадать цыгане.
Цыган в округе не любили. Чёрные, с плохими зубами, они приходили редко, таборами, грязные, цветастые, пахли потом и пряностями.
Приводили зверей на засаленных верёвках; звери плясали и смотрели измученными глазами. На утро Крыница недосчитывалась где окорока, где пары десятков яиц: но по-крупному здесь не крали. Поэтому их и не гнали: всё развлечение.

Сплетни среди криницких кумушек распространялись быстрее молнии, и Роксане было известно три способа приникнуть к мутноватому их источнику.
Позволить служанке болтать в своё удовольствие, пока та застилает постель и взбивает подушки. Способ был верный, но всего подряд в хозяйских покоях рассказывать не станешь.
Второй способ был получше — выйти после обеда на балкон и предаваться вроде бы безделью или вышивке, а на самом деле — подслушивать площадные разговоры.
Слух у Роксаны был как у лисицы; зато и мать строго-настрого запрещала сидеть на солнце, чтобы руки не покрылись веснушками.
Третий был лучше всех.
Утром, едва забрезжит молочный свет, Роксана накрывала голову затёртым нянькиным платком и выбегала с чёрного хода. Путь её лежал к колодцу. Уж там-то можно было услышать про всё на свете. Толпа бабья гремела пустыми вёдрами, похвалялась бусами, жаловалась на побои и — распускала сплетни. Из этого колодца, думалось Роксане, выходит всё, что случается в Крынице. Здесь зарождается и сюда же возвращается. Булькает как камень в глухую пустоту.
Сама она держалась на отшибе, гремела пустым ведром и помалкивала, всё больше слушала. Бормотала про себя детский стишок, чтобы отвести глаза.
Стишок работал.
С пустым ведром, в сером краденом капоре она спешила домой, чтобы в полдень, зевая, потянуться, вся в зефирных кружевах, младшая, любимая дочка, одолеваемая одной единственной мыслью: цыгане в городе.

Ярмарка начиналась с утра, но с утра больше торговали, а всё веселье начиналось к вечеру. Матушка — большая удача — уехала в монастырь до той недели, а батюшка, верно, зная за собой вину, отпустил Роксану со старухой.
Старуха зыркала из-за плеча: ей не терпелось добраться до бусных и перинных рядов, а следить за ушлой хозяйской дочкой не хотелось.
Роксана как назло тянула, показывала розовым пальчиком то на медовые орехи, то на калёные крашеные яички, и в конце концов старуха огляделась да и вручила ей тяжёлый гобеленовый кошель: мол, бери что хочешь. И ушла.
Роксана хотела к цыганам.

Пёстрая палатка с жёлтыми звёздами и синими кисточками нашлась сразу же, а вот цыганских детишек вокруг неё не крутилось, да и кибитка рядом стояла всего одна, чистая и белая. В кибитку был запряжён лопоухий осёл с белым брюшком.
Не пахло ни пряностями, ни жареной капустой, ни лошадиным потом, а пахло соломой, смолой, чабером и ещё чем-то, опасным пахло и незнакомым.
Роксана вошла в палатку без спросу. В носу засвербило полынной горечью. Мягкая кисточка мазнула по лицу, и захотелось утереться рукавом.
В тёплой полутьме палатки сидел цыган и курил короткую рыжую трубку, сплёвывая рыжую слюну в рыжую медную миску. Миска глухо звенела: бамм.
Из трубки пахло не табаком, а горной полынью, которой зимние ковры на лето перекладывают.
Цыган был странный: сам тоже рыжий, загорелый, но совсем не чёрный, зато со злыми жёлтыми глазами, и ещё зубы у него были хорошие, только мелкие очень. Но улыбался недобро: так, что виднелись розовые дёсны.
— Бамм, — звякнула плевательница.
— Чего надо? — весело сказал цыган, — небось, травки на отворот, приворот? Женские недомогания? Чтобы веснушки свести?
Роксана вдруг осмелела и достала гобеленовый кошель.
— Жениха бы мне свести.
— Отворот, приворот на кого другого? — спросил цыган и протянул руку к кошелю.
— Совсем свести, — прошептала Роксана и ухватила кошель покрепче.

Роксану сосватали той весной за Отокара Прохазку, старого торговца пряностями, с ласковой улыбкой и лукавой лягушиной бородавкой у рта. Роксане он носил подарки, не слишком дорогие, а — в самый раз. Как лёд сошёл, отец и Прохазка ударили по рукам, заключив торговый договор, а как черёмуха зацвела, отец поддался на уговоры и тайком от Роксаны согласился на свадьбу.
Долго ходил смурной и виноватый, а потом признался.
Роксана проплакала три дня, на четвёртый отец укатил к Прохазке, в надежде помолвку разорвать, а на пятый вернулся с чёрным лицом: Отокар отложил в сторонку ласковую улыбку, вооружился другой, острой, как вилы. Обещал: если свадьба не состоится — вся семья по миру пойдёт.
Роксана подумала и перестала плакать.

@темы: тексты, Лисьи сказки

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Зачем-то взялась читать Ежи Косинского, и теперь очень тошнит.
Зачитываю альтистом Даниловым, и тоже, тоже тошнит.
После Косинского тошнит даже от нежно любимого Алешковского, даже от трогательного Ерофеева, а уж от Быкова-то с Ивановым просто выворачивает.
Весь выпестованный список чтения полетел к собачьим чертям.

С замиранием сердца скачала Панкееву — а ну как...
И отпустило.
Лежу, лечу фастфудом отравление устрицами, ем вкусную розовую сосиску.

@темы: я читаю, лытдыбр

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Вчера с братцем на ночь глядя лежали на пузе, ели медовые шарики и смотрели Макбета; теперь он в восторге от того, с какой скоростью я продираюсь через все эти art thou в субтитрах и на слух. А я просто хорошо знаю Макбета.
Но я не призналась) Оказывается, я всё ещё хочу быть для него таким старшим братом, который Умеет Всё и, если что, Придёт и Наваляет кому угодно. Даже староанглийской грамматике.
Хотя у него ладонь вдвое больше моей, и нога тоже.
Фильм 15 года упоительно красивый, туман, и все большую часть времени говорят шёпотом, и даже когда кричат, кажется, что шепчут.

@темы: лытдыбр

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

ничего не получается

а и настанет день, когда меня осенит,
кто это по улочке так меленько семенит:
у кого трава в голове, голова в траве,
кто тащит маковые веснушки в раскатанном рукаве,
кто любит красно да зелено, то в слезах, то навеселе,
кто каждому брату седьмая вода на гороховом киселе,
кто сушит на холодном солнце горячую голову, мокрую от дождя,
ни к одному занятию, как китайский ключик, не подходя —
так это же я иду по улице, гои еси,
плюшевая юбочка, кофточка из джерси,
у меня трава в голове, голова в траве,
у меня маковые веснушки в раскатанном рукаве,

а ну и ладно

@темы: стихи, лытдыбр

---

а я, между прочим, так живу

Иван
https://ru.wikipedia.org/wiki/Апофения
Теперь я знаю хорошее слово для читателей сложной поэзии.
Дарья
А тебе не кажется, что вся поэзия вообще — это ровно нахождение сложных взаимосвязей там, где их нет?
Что это практически дословное определение рифмы в широком смысле слова?
Иван
На самом деле нет, не кажется. Потому примерно, что я вообще под поэзией, видимо, понимаю, не то, что ты.
И наверное поэтому я вообще мало кого считаю за поэтов.
Если по большому счёту.
Гумилёв — это победа духа, а не случайные связи.
Он логичен и строг.
При этом восторжен.
Дарья
Это очень интересная дискуссия.
Мне жаль говорить её на работе.
Иван
me too
Но ещё два слова: я как раз считаю, что многие пользуются апофенией (в том числе — чужой), чтобы имитировать поэзию.
Насыпем камешки в полуслучайном порядке, и в это можно будет вчитать смысл.
Дарья
Безусловно.
Иван
более того — иногда и я поддаюсь этому искушению, за что потом делается стыдно.
Как бы хочется обмануть, понимаешь? Лазеечку найти полегче.
Дарья
Поэзия — это вИдение. И оно вполне детерминировано. Либо оно есть, либо его нет. Очень честная штука.
С другой стороны, что такое поэзия, когда она есть, как не нахождение скрытых связей там, где их на самом деле нет?
ты чувствуешь поэзию в этом моём утверждении?
Можно я превращу это утверждение в текст в духе американской поэзии и подсуну на следующее собрание в переводы?

@темы: лытдыбр, тлж «Кит Умер»

---

Мама не выдержала и попросила меня перевести "HMS Ulysses" Алистера Маклина. Потому что тот перевод, что ей удалось найти, непотребный. А книжка — её любимая, романтика, война, ни одного женского персонажа, всё как нам нравится.
Но я пока не верю, что хорошего перевода нет. Может, кто знает?

@темы: лытдыбр

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Сейчас вообразите меня ворчливой старушкой (двадцать лет бу-бу-бу, бу-бу-бу...).
А вот сегодня прошлась по самому центру, где толпами гуляют ошеломительные в своей красоте студентки; мне надо было купить две кобурные кнопки и катушку красных сапожных ниток, всего-то ничего. И я не знаю, местное ли это или какое-то общее место, но со всех сторон на меня навалилось слово "такой".
И он такой говорит. А она такая. Миша такой приходит ко мне вчера. А Альберт такой каааак...
Какой, какой Альберт? Ответьте мне, прекрасные девочки, какой именно Альберт! Я же спать не смогу теперь.

*обиженно* между прочим, на нашей окраине если и слышишь кого, разговаривающего по телефону, то, во-первых, тихо, а во-вторых, без этакого. Ума не приложу, почему. Отличный тихий наркоманский район с чудесными домиками довоенной постройки, из инфраструктуры — рынок и ремонт обуви. А вот поди ж ты.

upd: А ещё я вчера прошла шофёрскую комиссию в нашей наркологической больнице. Вышла оттуда и расплакалась. Потому что на всё у меня ушёл час, красивая девушка в регистратуре улыбнулась мне и выписала на бумажку номера кабинетов, подсказала, когда перерыв в загородном саду (где надо пройти психолога), карточка моя отыскалась за полторы минуты, и к концу обеденного перерыва я вернулась на работу, где меня не ждали, потому что я уходила с лицом самурая и до вечера. И дяденька в очереди подержал моё пальто и угостил конфетой.

Всё-таки в бытовом плане я абсолютно беспомощная. Вот, на почту две недели не могу дойти.

upd upd: Продолжаю читать Лену Элтанг. Помимо того, что она прекрасная и настоящая, она умеет одну вещь, которая мне кажется сверхъествественной: писать о современном времени так, что оно не выглядит бытовым.

@темы: лытдыбр