юдифь с головой олорифма
Ночью Роксана выбежала на улицу. Удивилась мельком своему необычному везению: днём — шагу лишнего не ступи, а ночью — пожалуйста, и половица не скрипнет, и старуха не всхрапнет, и лестница не подведёт, и капор — вот он, висит себе на крюке в людской. Даже детский стишок для отвода глаз читать некому.
Ночью в городе было темно и тихо; где-то в конце улицы лаяла собака, и ещё над домом висел и, кажется, чуть покачивался новенький, узкий месяц.
До рыночной площади было рукой подать: местные закрывали лавки на ночь, а приезжие тут и стояли всю ярмарку. Тяжело дышали застоявшиеся лошади, во сне блеяли стреноженные овцы, кто-то спал под телегой, кто-то задремал у уличной жаровни, на которой днём жарили пирожки с требухой и луком.
Палатка с жёлтыми звёздами и синими кисточками стояла на прежнем месте. Рядом с белой кибиткой дремал ослик, во сне бесконечно пережёвывая невидимую траву белыми бархатными губами. Перед входом, на пороге, сидел кто-то и курил длинную белую трубку. Роксане подумалось, что это давешний цыган, но тут сидящий обернулся на неё, и она поняла: не он. И трубка другая, и запах из неё другой, крепкий, горький и табачный.
Волосы у сидящего были белые-белые, как хорошая солома, а глаза — большие, круглые и печальные.
На коленях у него лежала крупная лисица.
Роксана на всякий случай отступила на шаг-другой. Лисиц она опасалась: в местных лесах водились бешеные.
— Не бойся, подойди, — сказал тот, кто сидел на пороге, — больше не обманем.
Голос у него был нездешний, высокий, но с хрипотцой, словно бы слегка простуженный.
— Ты кто? — спросила Роксана. Ждала чего-то странного, незнакомого, но тот ответил просто:
— Лазарем зови. За кошельком пришла или по-настоящему?
— По-настоящему.
Лазарь одобрительно покивал головой.
— Яд-то тебе, пожалуй, теперь и без надобности. А вот тебе и настоящее: возьми чёрную курицу и скорми ей три чёрных ореха, курицу убей, распори живот, а орехи расколи и съешь, и от них научишься на одну ночь отличать тишину от безмолвия. Вынешь у того, кого хочешь на тот свет свести, из-под языка тишину, а безмолвие положишь, и до утра он перестанет дышать. Ясно тебе?
Роксана покрутила было головой: нет, ничего, ничего мне неясно! — но тут же с удивлением поняла, что очень даже ясно, и просто, и зачем было ночью сбегать из дома, если всё так просто.
Лис лениво перевернулся на живот и посмотрел на неё своими прозрачными жёлтыми глазами.
— А кошелёк всё-таки возьми, — сказал Лазарь и протянул ей что-то. Она было потянулась взять, но он выдохнул ей в лицо клок густого табачного дыма, и земля ушла у неё из под ног, и глаза заслезились, а когда она их протёрла — поняла, что лежит в собственной постели с руками, сложенными на груди, как у покойницы, только вместо свечки держит гобеленовый кошелёк, а внутри кошелька перекатываются три чёрных ореха.
Поглядите, как Роксана с утра обнимает батюшку. Нежная, словно птичка. Щёки розовые, голова растрепалась, и глаза сияют, как будто и не было вчерашней хвори, как будто и не плакала каждую ночь.
— Батюшка, а батюшка, — говорит, — а ты мне новый платок на свадьбу купишь?
А батюшка и тому рад, говорит: десять платков куплю, нет, двадцать, нет, четыре дюжины куплю, лишь бы птичка не печалилась.
— И лошадку подаришь, батюшка?
И лошадку, говорит батюшка, и лошадку подарю.
— А правда, — говорит Роксана, — ты, батюшка, мог отказаться и замуж меня не выдавать, да от жадности даже и пытаться не стал?
Тут-то батюшка и побледнел.
А Роксана знай себе улыбается. Не улыбалась бы, расплакалась бы — уж конечно смог бы соврать старый купец, а так не смог.
— Прости, — залепетал, — старого дурака, уж такое большое дело, такой важный человек, как было отказаться.
Роксана тут же перестала его обнимать, подошла к окну. По двору как оглашённая бегала чёрная курица с щипаным хвостом, за ней носилась птичница.
— Нет передо мной твоей вины, — подумав, решила она, — но и моя перед тобой больше не считается.
И упорхнула, птичка.
На свадьбу позвали полгорода: были гулянья, и костры для челяди, и обед для важных гостей, и цветы, и платки, и лошадка.
Жених с невестой сидели важные, довольные: Роксана перебирала подарки, Отокар Прохазка то и дело поглядывал на молодую жену: не то ласково, не то с одобрением. Пообещал ей в качестве подарка на свадьбу показать город на воде, да не волшебный, а самый настоящий. Вот Роксане и не сиделось на месте, так хотелось посмотреть, что это за город такой чудесный, через который возят пряности и шелка, где в гости ездить положено на лодке.
Так что сегодняшний праздник ей даже бородавка не слишком-то портила: подумаешь, что такое бородавка, когда у тебя в ладанке на шее лежат три чёрных ореха, а по двору бегает нервная чёрная курица. Раз — и нет никакой бородавки. Я — купец и ты, Отокар Прохазка, купец, неужто не договоримся.
А маленькая белая кибитка выехала из городка на рассвете, и грустный ослик жевал сладкое сено из кормушки, подвешенной на груди, особенно предпочитая череду и одуванчики.
Ночью в городе было темно и тихо; где-то в конце улицы лаяла собака, и ещё над домом висел и, кажется, чуть покачивался новенький, узкий месяц.
До рыночной площади было рукой подать: местные закрывали лавки на ночь, а приезжие тут и стояли всю ярмарку. Тяжело дышали застоявшиеся лошади, во сне блеяли стреноженные овцы, кто-то спал под телегой, кто-то задремал у уличной жаровни, на которой днём жарили пирожки с требухой и луком.
Палатка с жёлтыми звёздами и синими кисточками стояла на прежнем месте. Рядом с белой кибиткой дремал ослик, во сне бесконечно пережёвывая невидимую траву белыми бархатными губами. Перед входом, на пороге, сидел кто-то и курил длинную белую трубку. Роксане подумалось, что это давешний цыган, но тут сидящий обернулся на неё, и она поняла: не он. И трубка другая, и запах из неё другой, крепкий, горький и табачный.
Волосы у сидящего были белые-белые, как хорошая солома, а глаза — большие, круглые и печальные.
На коленях у него лежала крупная лисица.
Роксана на всякий случай отступила на шаг-другой. Лисиц она опасалась: в местных лесах водились бешеные.
— Не бойся, подойди, — сказал тот, кто сидел на пороге, — больше не обманем.
Голос у него был нездешний, высокий, но с хрипотцой, словно бы слегка простуженный.
— Ты кто? — спросила Роксана. Ждала чего-то странного, незнакомого, но тот ответил просто:
— Лазарем зови. За кошельком пришла или по-настоящему?
— По-настоящему.
Лазарь одобрительно покивал головой.
— Яд-то тебе, пожалуй, теперь и без надобности. А вот тебе и настоящее: возьми чёрную курицу и скорми ей три чёрных ореха, курицу убей, распори живот, а орехи расколи и съешь, и от них научишься на одну ночь отличать тишину от безмолвия. Вынешь у того, кого хочешь на тот свет свести, из-под языка тишину, а безмолвие положишь, и до утра он перестанет дышать. Ясно тебе?
Роксана покрутила было головой: нет, ничего, ничего мне неясно! — но тут же с удивлением поняла, что очень даже ясно, и просто, и зачем было ночью сбегать из дома, если всё так просто.
Лис лениво перевернулся на живот и посмотрел на неё своими прозрачными жёлтыми глазами.
— А кошелёк всё-таки возьми, — сказал Лазарь и протянул ей что-то. Она было потянулась взять, но он выдохнул ей в лицо клок густого табачного дыма, и земля ушла у неё из под ног, и глаза заслезились, а когда она их протёрла — поняла, что лежит в собственной постели с руками, сложенными на груди, как у покойницы, только вместо свечки держит гобеленовый кошелёк, а внутри кошелька перекатываются три чёрных ореха.
Поглядите, как Роксана с утра обнимает батюшку. Нежная, словно птичка. Щёки розовые, голова растрепалась, и глаза сияют, как будто и не было вчерашней хвори, как будто и не плакала каждую ночь.
— Батюшка, а батюшка, — говорит, — а ты мне новый платок на свадьбу купишь?
А батюшка и тому рад, говорит: десять платков куплю, нет, двадцать, нет, четыре дюжины куплю, лишь бы птичка не печалилась.
— И лошадку подаришь, батюшка?
И лошадку, говорит батюшка, и лошадку подарю.
— А правда, — говорит Роксана, — ты, батюшка, мог отказаться и замуж меня не выдавать, да от жадности даже и пытаться не стал?
Тут-то батюшка и побледнел.
А Роксана знай себе улыбается. Не улыбалась бы, расплакалась бы — уж конечно смог бы соврать старый купец, а так не смог.
— Прости, — залепетал, — старого дурака, уж такое большое дело, такой важный человек, как было отказаться.
Роксана тут же перестала его обнимать, подошла к окну. По двору как оглашённая бегала чёрная курица с щипаным хвостом, за ней носилась птичница.
— Нет передо мной твоей вины, — подумав, решила она, — но и моя перед тобой больше не считается.
И упорхнула, птичка.
На свадьбу позвали полгорода: были гулянья, и костры для челяди, и обед для важных гостей, и цветы, и платки, и лошадка.
Жених с невестой сидели важные, довольные: Роксана перебирала подарки, Отокар Прохазка то и дело поглядывал на молодую жену: не то ласково, не то с одобрением. Пообещал ей в качестве подарка на свадьбу показать город на воде, да не волшебный, а самый настоящий. Вот Роксане и не сиделось на месте, так хотелось посмотреть, что это за город такой чудесный, через который возят пряности и шелка, где в гости ездить положено на лодке.
Так что сегодняшний праздник ей даже бородавка не слишком-то портила: подумаешь, что такое бородавка, когда у тебя в ладанке на шее лежат три чёрных ореха, а по двору бегает нервная чёрная курица. Раз — и нет никакой бородавки. Я — купец и ты, Отокар Прохазка, купец, неужто не договоримся.
А маленькая белая кибитка выехала из городка на рассвете, и грустный ослик жевал сладкое сено из кормушки, подвешенной на груди, особенно предпочитая череду и одуванчики.
-
-
25.05.2017 в 13:26-
-
25.05.2017 в 14:05— Ты кто? — спросила Роксана. Ждала чего-то странного, незнакомого, но тот ответил просто:
— Лазарем зови. За кошельком пришла или по-настоящему?
— По-настоящему.
ага, вот и сошлись пролог с Лазарем, ветка с приютским мальчишкой и подпаленным лисенком, и основная пока временная линия.
-
-
25.05.2017 в 14:13-
-
25.05.2017 в 14:17