Алёша паковал книжки.
Николай стоял, скрестив руки и прислонившись к косяку. Косяк был выкрашен приятной голубой краской, почти новой. Алёша достал книжки с полки, из-под кровати и ещё немного с полки Николая. На подоконнике росла стопка библиотечных книжек, на полу — зачитанной до дыр фантастики, а на кровати торжественно лежали собственные Алёшины учебники. Книг было много. Теперь, когда они занимали почти все поверхности, было решительно непонятно, как они помещались в комнате всё остальное время. На подушке, отдельно от остальных, сиротливо примостился пошарпанный покетбук.
— Там будет интернет? — спросил Алёша, взвешивая на ладони Видаля.
— Спроси ещё, будет ли там электричество, — сказал Николай мрачно.
— А оно будет?
Николай поднял бровь.
— Кстати, Николай, — сказал Алёша, — где моя электрическая банка? А. Вон же она лежит.
Он извлёк из-под подушки перемотанную скотчем портативную батарею.
— На зиму тебе этого не хватит, — едко сказал Николай. Алёша отмахнулся. Он с видимым сожалением сложил на пол все справочники. В большой жёлтый рюкзак пошла только маленькая “Травматология” Котельникова и ещё огромный, красивенный анатомический атлас. Рюкзак сразу приосанился, обзавёлся уголками: атлас еле влез.
— Я всё скачал, — пояснил Алёша и постучал пальцем по покетбуку, — и на телефон тоже скачал. На всякий случай.
Он завернул Котельникова в свитер. Свитер был очень красивый, красно-коричневый, шерстяной и почти наверняка кусачий. От него слабо пахло секонд-хендом. Алёша покрутил свитер так и сяк, но всё-таки сунул в рюкзак, а сверху — шерстяные носки. Носки он покупал в переходе у метро. Конечно, вязали их никакие не бабушки, но продавали именно что бабушки: большие, закутанные по зимнему времени. Носки были разные: синие, и красные, и самые Алёшины любимые — с рябинкой и большим пузатым снегирём. Теперь Алёша вздыхал над Толкином, то так, то этак примеряя его к рюкзаку. Толкин не лез, это было очевидно.
— А подари мне, — сказал вдруг Николай.
— А на, — сказал Алёша и протянул книжку Николаю, — это очень хороший писатель, ты зря его не читал.
Николай взял книгу. Она была тяжёлая как чёрт и щетинилась закладками. Он не любил фантастики. Как-то не срослось. Был он до костного мозга материалистом. Зачем он попросил книжку, он и сам не знал. Зато теперь получалось как будто Алёша уезжал навсегда. Глупости какие, подумал Николай. Ну перезимует и приедет. Сам дурак.
Он никак не мог понять, есть ли у Алёши друзья и, например, считается ли таковым он сам. Размышлять на тему дружбы ему приходилось нечасто. Например, ему всегда было с кем пойти в кино. В школе у него было то, что называется дружный класс. Поэтому большего ему и не хотелось. Однако, с Алёшей они прожили пять лет бок о бок: то вдвоём, то втроём, а прочие соседи менялись. Он вспомнил, как первый раз зашёл в комнату и увидел Алёшу, и тот почему-то на старательном английском сказал ему: хеллоу. Английский у Алёши был смешной, округлый, тоже какой-то как будто бы рязанский. Чтобы не думать о сложных материях, он стал думать, не подселят ли к ним с Бабусей кого-нибудь в Алёшино отсутствие. Очень уж ему не хотелось новых соседей.
Зашли Миша с Бабусей и Алисой.
— Что-то ты к нам зачастил, — сказал Николай. Он догадался, что Миша ходит к ним потому что половина общежития уже разъехалась, и ещё потому что считает отъезд Алёши бесплатным развлечением, за неимением лучшего.
— Видел Глинского, — сказал Миша, — говорит: ничего, перезимует. Но если вы хотите знать моё мнение, я думаю, он сам не рад, что в это ввязался.
— Ну, по крайней мере, план он закроет, — сказал Николай.
— Вот козёл, — вздохнула Алиса, — А мне он нравился ещё.
— Нельзя же нравиться всем, — сказал Алёша.
— Это ты про себя или про Глинского?
— Какая разница.
— Алёша должен нравиться всем, — убеждённо сказала Алиса, — как сто рублей.
— Как хлебушек, — нежно сказал Бабуся. На него зашикали. Алёша сел на кровать, вертя в руках “Экзистенциальную психотерапию” Ялома.
— Это ж научпоп, — презрительно сказал Миша
— Миша, — сказал Алёша, — ты неправ.
По нему вовсе не было похоже, что он терзался экзистенциальными вопросами. Похоже было, что его куда больше волновало, что затопчут лежащие на полу книжки.
— Алёша, — жалостливо сказала Алиса, — ну почему ты не пошёл в психотерапевты? Зачем тебе травматология?
— Зачем тебе травматология, Алёёёёёёёша? — завыл Бабуся.
— Помолчи. Ну серьёзно. Так охота ноги пришивать?
— Сначала ноги пришивать, — сказал Алёша меланхолично, — потом психотерапия. Какая тебе психотерапия без ноги.
— Ну брось. Не такая уж у вас там дикость, — сказал Миша и оглянулся на Николая.
— У вас здесь тоже такая дикость, — сказал Алёша, — на севере.
— Он же в деревню едет, — напомнил Николай, — что он там, бурёнкам будет Ялома читать? А по ноге кто-нибудь хрясь себе топором, и привет.
— Что такое бурёнка? — спросил Алёша, но ему никто не ответил, и он решил про себя, что, как минимум, это что-то коричневое.
— Разве врачи общей практики имеют права ноги пришивать? — с сомнением спросил Миша.
— Не имеют, — сказал Николай, — и не пришивать тоже не имеют. Если уж хрясь топором.
— Ужас какой, — сказал Миша.
— Да брось, — сказал Николай, — чай не красна девица.
— Чай чёрен молодец, — сказал Бабуся, и Алиса наступила ему на ногу.
— Я очень прошу прощения, — сказал Алёша, про которого все как-то и забыли, — я всё понял про девицу, но при чём здесь чай?