Не пишу дневниковых записей — хотя, кажется, нужно, — оттого, что стоит мне начать, как я сразу хочу ругать себя и сожалеть обо всём несделанном. О стольком можно и нужно написать, но как будто бы если ты сперва не пожевал соплей, то как бы всем наврал и самое важное утаил. Ладно, вот вам правда: я слоняюсь бессмысленно из угла в угол, натыкаясь на предметы; даже книги читаю урывками и едва едва. Люблю смеяться с Майкой, щекотать её живот и петь про гусей и стрекоз. Люблю гулять в солнечную погоду, но забываю пользоваться солнцезащитным кремом. Забросила учиться. Верстаю только книжки для РГ, но их очень немного, и делаю я это не спеша (и как я ни стараюсь, результат мне не нравится; надо найти ещё учёбу). Живу медленной жизнью счастливого бессмысленного балбеса. Мою перед завтраком посуду с ужина.
Я давно знала, что мне так нельзя, но только на днях поняла, почему.
Потому что мой страх смерти, который давно пора сводить к хорошему психотерапевту, моя страшная внутренняя бездна отбирает весь ресурс, если стараться про неё не думать — или становится бесконечным источником, если встать к ней лицом.
И моя потребность оправдываться за безделье — оттуда же, потому что пока человек искренне, честно, на всю голову занят, бездна смотрит на него одобрительно.
А не думать про бездну в последнее время всё труднее. Вон и улицы безвидны и пусты.
Два года назад мы прилетели в Дублин в канун урагана Офелия; город был пустым — всё было закрыто, даже библиотека Тринити-колледжа, даже вискикурня Джемисон, — но этот пустой город принадлежал нам двоим, пока мы гуляли по нему, взявшись за руки и дожидаясь урагана. Кому принадлежат пустые улицы сегодня, я не знаю.
(Люба Глотова заболела; а я обещала ей стихотворение и как будто не выполнила обещание, хотя всего лишь не успела, я так медленно пишу).
В девять утра гуляли с Катькой и Степаном; не трогали лицо.
Потом приходил в гости младший братец; переживает, что срывается из-за вируса и продлённой учёбы стажировка в гугле в австралии; жаловался на смешное. Дважды геройски поменял Майке памперс и накормил хлебом, пока я отвернулась, потому что "дяди разрешают кусочничать". Хороший, любимый.
Велела звонить бабушке каждый день. А сама-то, сама-то.