Во дворе цветёт жасмин (тот, который чубушник). А рядом — какой-то безымянный кустарник, отдалённо напоминающий бузину. И пахнет-то он мёдом, и цветы-то у него мелкие, густые, роскошные, плывут себе плотными облаками цвета топлёного молока. С синельными ворсинками тычинок. Чудо как хорош.
Но жасмина каждый год ждёшь как откровения, сирени ждёшь. Мрачной черёмухи (нам всем тогда черёмухой запахло). Шиповника! О, как ждёшь шиповника (белый шиповник, дикий шиповник! пять веков картине, городок старинный, помнишь, ты жила когда-то в нём)! А этот куст цветёт себе и цветёт и даже как будто не радует особенно. Потому что существует вне контекста. Я не знаю его имени; мы не ломали его в букеты в детстве; про него нет песен и стихов; на нём не ищут цветка о пяти лепестках, чтобы обрести счастье.
Точнее, может, и ищут. Вот только мне это неизвестно, и оттого он как бы невидим.
Сегодня по дороге ко врачу гуляла в белых, пушистых кустах лишние полчаса. Нюхала, разглядывала. Бузина? Не бузина? Нет имени — и не надо.
Точно так же в городе моём не существовало каштанов. Точнее, каштаны вдруг объявились повсюду несколько лет назад, толпою, только потому, что я сообразила задрать голову и посмотреть наверх. До этого я, книжный ребёнок, твёрдо знала: каштаны — атрибут южных городов. А у нас тополя. Раз тополь, два тополь. Берёзки, опять же. А каштаны у нас не растут.
Как же. Только в соседнем дворе — два. И на улице у магазина ещё четыре.
Интересно, что ещё я не вижу?