— Попался, — ласково сказал священник, присел, одёрнул длинное платье на тридцати трёх пуговицах и с оттяжкой хлопнул себя ладонями по коленкам. Это была особая конструкция, его собственная: на досуге отец Збигнев баловался изобретениями. Был в том, конечно, немалый грех гордыни, но он утешал себя тем, что его капканы не ранят бедных зверей, а потому, вероятно, более угодны господу, чем их зубастые собратья.
Отец Збигнев мечтал сделать ловушку на медведя; но выходило только на зайца.
Однако, в ловушке лежал не заяц: желтоглазый лисёнок с драным хвостом. Всю ночь он грыз прутья и бросался на них изнутри, а теперь лежал в углу и только быстро и мелко дышал. Отец Збигнев натянул перчатки и взял холщовый мешок.
Когда он на пробу приоткрыл дверцу, лисёнок и головы не поднял.
Зато когда распахнул клетку настежь — лис метнулся как ужаленный пчелой. Не получилось. Отец Збигнев держал его крепко, прижимая холщовый мешок к своему животу, крепко обтянутому платьем о тридцати трёх пуговицах.
Хороший священник отец Збигнев. Сильный.
читать дальшеИз клетки — в клетку. Эта, побольше, стояла во дворе. Приходские детишки тыкали в лиса пальцами. Дети были из деревни — грязные и накормленные. А ещё были приютские: смирные, чисто одетые и с голодным взглядом. Приютских отправляли сюда из города. В городе некуда было девать сирот.
Лис рычал, гадил и норовил укусить. А иногда садился и просто смотрел подолгу прозрачными пустыми глазами.
После службы отец Збигнев часто приходил во двор с детьми. Он был чудаковат: учил детей птичьим свистам и животным следам; показывал, как выстругивать удилища и плести птичьи клетки, как варить костный клей и мазать им веточки, чтобы ловить молодых дроздов и соек. Иногда садился на вынесенный из дома тонконогий табурет, рассказывал про зверя, у которого на голове нога, и про змею ростом с человека. Про червей, из которых делают нитки, и про раковины, из которых достают синий цвет. Говорил, что правда. Деревенские дети не верили и смеялись, когда он отворачивался. Отец Збигнев не то не обижался, не то просто не замечал.
Приютские — слушали внимательно, смеяться не смели.
Двор был обнесён высоким забором.
Лис рычал днём и беззвучно плакал ночью.
— Привыкнет, — ласково говорил отец Збигнев, — лисы быстро привыкают.
Но от деревянной клетки тянуло чужим страхом и мертвечиной, от детей — дёгтем, людским жильём и досужим любопытством, а ночью из леса приходил густой мшистый запах свободы. Запах этот разрывал его маленькое глупое сердце на тысячу частей, а потом до утра не успевал собрать обратно.
Так всё и было, пока луна не усохла до узкого ломтика. Лис отощал и совсем было отказался от еды. Чужих запахов за собственным было не различить. Он уже не грыз прутья и не показывал отцу Збигневу россыпь маленьких острых как иголки зубов, когда тот приходил кормить его липкой кашей с мясом и маслом.
А потом среди приютских появился ещё один. С виду — не отличить от прочих. Молчаливый, или вовсе немой, кто их там разбирает. Темноглазый и белобрысый, будто выцветший, кроме еды как будто ничего не видел вокруг себя, а как увидел клетку, так аж затрясся. Но не подошёл и пальцами тыкать не стал.
Лис почуял знакомое и этим вечером впервые вылизал миску дочиста.
Ночью, уже под утро, из приютских сеней выскользнула одинокая тень в длинной ночной рубашке. Двигалась она неуклюже: приютских лупили за провинности, а поначалу — так и просто на всякий случай.
Мальчик сел перед клеткой и наклонил голову на бок. Глаза у него были большие и дикие, но странно знакомые. Сидел по-звериному, упираясь костяшками в потоптанную траву и опилки.
Лис царапнул когтем задвижку, потом ещё раз царапнул. Но мальчик сидел, и смотрел, и не двигался.
Прокукарекал петух, и он, ковыляя, вернулся в приют. Лис свернулся в клетке клубком и стал ждать.
На следующую ночь он пришёл снова.
На третью ночь не пришёл. И на четвёртую. А на пятую вдруг обнаружился среди детей, выходящих из маленькой деревянной церкви после воскресной проповеди. У клетки с лисом он приотстал, сверкая голодными глазами.
Лис ткнулся в миску, полную каши. В каше попадались мясные прожилочки и даже масло, жёлтое, как желток. Каша пахла тесной кухней, теплом и сном на сытый желудок. В приюте кормили хуже. Мальчик сглотнул. Лис тронул задвижку. Мальчик ковырнул её ногтями, раз, другой, и, наконец, открыл.
Каша оказалась ещё вкуснее, чем пахла. Мальчик вылизал миску пальцем там, где не смог достать языком. Но когда он бросил миску на траву, то увидел, что лис никуда не ушёл.
Он сидел у высокого деревянного забора, у выломанной доски, и ждал. Рыжий хвост метался туда-сюда.
Доски той было — мальчишке только руку просунуть.
Зато лисёнку — в самый раз.