Кусок той самой саги про войну, которая снилась и которую я всё равно не соберусь писать.Птица села на ветку, и та тяжело закачалась.
Здесь было так высоко, что дышать было тяжело. А может, просто сказывалась ночная работа и дерганый сон.
Ниже, шагов на пять, поднимался Пашка, за ним – Свердлов. Штендберг восхищенно присвистнул – он, Гаврила Штендберг, склонил железного Свердлова к побегу! Он видел, как стальной Свердлов лез через колючую проволоку и почти продрал на заду штаны!! Он самолично заставил титанового Свердлова надеть на голову платочек с узелками, чтобы весеннее солнышко не напекло его драгоценную свердловскую башку!!! Более того, он проявил наглость и заставил несчастного Свердлова тащить в кармане тушенку!
Пашка заметил задержку и обогнал Гаврилу, легко повиснув на руках на щербатом каменистом карнизе.
Подал руку Свердлову, показал язык Штендбергу...Подал руку Свердлову, показал язык Штендбергу:
— А ты сам залезай, морда рыжая и конопатая!
Штендберг с сожалением оглядел карниз. Во-первых, худенький Гаврила никогда не был тяжелоатлетом, скалолазом или альпинистом, а во-вторых, рыжим он тоже не был никогда, а был черноглазым блондином (Гаврила раздраженно потер россыпь темных маковых веснушек на тощем носу). В-третьих, карниз сыпался под пальцами, потому что это был песчаник, и вообще. О своем страхе высоты Штендберг еще никому не рассказывал.
Птица гулко ухнула в сосновых иголках.
— Ладно, давай руку, — сжалился Пашка, свешиваясь с карниза, — а лучше наклонись, буду тебя за штаны поднимать.
— Иди ты к черту, — весело сказал переставший дуться Штендберг, но руку принял.
Свердлов уже сидел на песчанике, подстелив под себя лопушок.
— Вениамин Францевич, — сказал виновато Пашка, потерявший уже к Гавриловой судьбе всякий интерес, — Вениамин Францевич, я открывалку забыл…
Штендберг мстительно отметил про себя, что все, что организовано им, Гаврилой Яковлевичем Штендбергом, все почему-то прекрасно работает, а Пашке нельзя даже открывашку доверить.
— Идиот, — нежно сказал он, — салага. Килька. Тапком сейчас открывать будем.
— Это как – тапком? – спросил с интересом Свердлов.
— А вот так, — сказал Гаврила, наставляя на банку какой-то мелкий камешек и придерживая одной рукой, — снимай тапок, Пашка, и колоти вот здесь.
— Инженеры, — одобрительно сказал Свердлов.
За сорок минут инженеры перепробовали тапок, обломок ржавого гвоздя, падение с высоты два метра и даже попробовали добыть тушенку трением – стереть о песчаник металлическую кромку до дырки, а потом расширить ее тем же гвоздем. Творение отечественной военной промышленности держалось за свою жизнь крепко и даже не гнулось.
Свердлов с интересом наблюдал за ними, склонив по-птичьи голову на бок. Платочек с узелками ничуть не умалял чувства его собственного, свердловского достоинства. Даже сидя на земле, он оставался все тем же Вениамином Францевичем, в присутствии которого дети ходили по струнке, женщины предпочитали не красить губы в красный, а грозный страж Родины Байденко сутулился и жалел о своем среднем неоконченном.
— Риш, можно я попробую? – интеллигентно попросил Свердлов наконец, когда Пашка попробовал надкусить
неуступчивую банку зубами.
Штендберг отобрал банку у Пашки, влепил тому братский подзатыльник и с почтением передал провиант Свердлову.
Тот достал из кармана перочинный нож и вскрыл неуступчивую банку одним движением.
— Мне хотелось посмотреть, — виновато сказал он, — если бы вы ее открыли, я бы всех наших научил…
Пашка глазами злобно сверлил вторую сверху пуговицу свердловского мундира. Вспотевший Гаврила утер глаза рукой и выпрямился.
Вниз, к подножию сбегали мелкотравчатые заросли, вливающиеся потоками в нехоженый, карамельно-зеленый лес. Среди корней мостились кривые сосны, цепляясь корнями за уступы. Желтоватые каменные плиты выступали из земли, а невесть откуда взявшиеся на здешней почве черные валуны (ледник принес?) глянцево блестели из-под мха.
Большая птица наклонила красную головку, и Пашка запустил в нее жухлой шишкой. Не попал.
Небо было голубое и по-весеннему томящееся. К горизонту голубая акварель сходила на нет, горизонт был затянут белой гуашью. За горой, знал Штендберг, их уже хватились и ищут, но ему было плевать; возможно, впервые в жизни.
Ему было хорошо и спокойно.
— Ийухху! – заорал Штендберг. Он был абсолютно счастлив.
— Ийуххууууу! – завыл Пашка. Птица грузно снялась с ветки и камнем упала вниз, только сверкнул красный гребешок.
Свердлов потянулся и рассмеялся, но орать не стал.
— Вас уже ловят, дезертиры. Риш, ты уже придумал, как отмазываться?
— Неа, — счастливо сказал Штендберг, — я надеялся выехать на твоем авторитете, Вениамин Францевич…
— Вот же черт, — с восхищением сказал Пашка, — вот же черт…