В этом году у меня тем более не было ковида, никаких симптомов, а были шикарные антитела и отрицательный ПЦР (два). И на ровном месте в фазе абсолютного пост-отпускного благополучия я снова перестала спать — на этот раз на полтора месяца, а ещё словила генерализованное тревожное расстройство — проще говоря, на фоне спокойного и весёлого настроения меня не покидало ощущение, что все мои внутренности находятся в состоянии свободного падения (а я нет). У меня была концентрация как у золотой рыбки. Я шла пописать, а оказывалась в кладовке. На работе я просто открывала сорок вкладок в браузере и восемь часов перещёлкивала их по порядку.
Я не буду рассказывать вам, каково не спать полтора месяца. Я просто скажу, как офигенно, когда у тебя хороший психиатр, который возьмёт на ручки, даст таблетку, поменяет таблетку, поменяет дозировку, ещё раз, ещё раз, ещё раз и вот уже неделю на двух хитро дозированных антидепрессантах я отлично сплю, мой мозг работает, а внутренности примирились с гравитацией.
А бонусом я перестала: бояться звонить по телефону; откладывать маленькие дела; откладывать большие дела; бросать дела после той точки за которой мне уже понятно как их делать; в общем всё то, что было запросом вовсе не к психиатру, а к психотерапевту.
Люди, пожалуйста, не стесняйтесь ходить к психиатру, особенно с постковидом. А ещё: мы никогда не знаем, насколько та или иная проблема в нашем органзиме соматическая. Собственно, и границы-то этой не существует.
Доступ к записи ограничен
фото тоже Дмитрия
Доступ к записи ограничен
я спал, из снега выпростав рукав.
снег был крахмальный, глаженый и ёмкий,
и пахнул кипячением белья,
и шею мне царапал острой кромкой.
я холодел в ключице и плюсне,
и, все в тревожных мыслях о весне,
под ним дремали простыни в цветочек,
и время схоластической иглой
в заиндевелом компасе дрожало.
уже так много снега на дворе,
уже сугробы намело у школы,
я спал, меня тревожила игла:
перенаселено ли остриё,
прошёл ли караван через ушко ли,
но форточка захлопала в ночи.
и я проснулся, и закрыл её,
и снова-два зарылся в одеяла.
прабабушка крахмалила бельё,
а бабушка уже пренебрегала.
upd: предположила и угадала — а съёмки действительно натурные, совсем, без графики. На вертолётах и верёвочках. У меня очень чувствительный к cgi глаз, меня от него укачивает. Ткскзть, эффект зловещей долины: чем точнее и ближе к реальности любая графика, тем сильнее мутит. Какие молодцы, а. Ещё как стильно! С какой умеренностью и вкусом! Пойду ещё глядеть.
upd: а предыдущая реклама барбери была страшно вульгарная, но я её тоже двацт раз посмотрела. Май бэд, люблю ахалтекинцев if you know what i mean.
— А мне? Что кораблик привёз мне?
— Тебе — печенье.
— А папе?
— Папе — острое печенье.
Перечислила всех, кого знаю. Вплоть до воспитательниц и одногруппников. Список подарков поражает свежестью и актуальностью.
— Всё, — говорю, — кораблик устал.
Майя, сочувственно:
— Что, больше никого не помнишь?
Доступ к записи ограничен
жить не за городом, но как бы вместо дачки, —
когда до речки шагом напрямки
одна минута. брать её подачки:
ромашки, камушки, ракушки, корешки.
гулять с чужим котом, давясь от смеха;
и весь проулок расчищать от снега;
а то смотреть, как розовеет медь
и узкий дым сливается в колечки;
и пить вино с соседом на крылечке;
и уличные тапочки иметь
хорошо.
Опять третьи сутки без сна.
Доступ к записи ограничен
— Хорошо! — говорит Д. и отхлёбывает суп, — кутёж!
— Ну как будто не совсем кутёж, — говорит А., который ещё помнит что такое кутёж, — а как будто вот в душном помещении вдруг открыли форточку с кутежом. Ну то есть откуда-то тащит кутежом, а откуда — непонятно.
Я всё больше узнаю в нас Зайца ПЦ.
Доступ к записи ограничен
— В травму, — сказал Николай как про безнадёжно больного.
Миша обидно заржал. Алёша перелистнул страницу и откусил горбушку.
— Я представляю, чо ему на это скажет Глинцев, — сказал Миша и поудобнее уселся на кровати Николая, прямо на подушке.
— Старший или младший? — спросил Николай. Он раскладывал в карманную таблетницу-недельку кругляши мельдония и овальные золотые дирижабли рыбьего жира.
Миша махнул рукой.
— Безнадёжный случай, — сказал он, — в ординатуру в травму берут только наследников травматологических династий. Или по большому пребольшому блату. Или краснодипломников.
— Мы имеем краснодипломника, — сказал Николай, — очень красивый диплом. Можно сказать, под цвет глаз. У нас весь этаж ходил посмотреть. Это у вас в педиатрии красных дипломов пятнадцать штук, а у нас в лечебке сам знаешь.
— А, — поскучнел Миша, — тогда, наверное, куда угодно возьмут. Алёша, ты когда к Глинцеву пойдёшь?
— Вчера, — сказал Алёша, не отрываясь от Видаля, — вчера пойду.
— И он молчал! — возмутился Николай.
— А чего говорить-та, — сказал Алёша с непередаваемой рязанской интонацией.
— Взяли?
— Ну тут как, — уклончиво сказал Алёша.
— Не взяли?
— Возьмут, — убеждённо сказал Алёша.
— Так, — сказал Миша, — только не говори, что он тебе предложил то же, что и Пашке Звягинцеву. Год по целевому отработать врачом общей практики в какой-то дремучей глуши не то у чукчей, не то у эвенков, одна больница на пять деревень, а единственный врач помер, потому что отравился квашеной оленятиной.
— А какое отношение наш университет вообще имеет к квашеной оленятине? — спросил вернувшийся от общего холодильника Бабуся. Он вскрыл зубами пачку колбасной нарезки и попытался по дороге цапнуть вторую горбушку с Алёшиного блюдечка, но тот не глядя хлопнул его по руке. Бабуся ойкнул и направился к продовольственному подоконнику — искать аккуратно обрезанную с двух сторон буханку.
Миша сделал страшные глаза.
— Целевое, — сказал он, — у университета обязательства перед министерством здравоохранения. Москва — кузница кадров. Понимать надо.
Бабуся пожал плечами.
— Алёш, иди в реаниматологию, — сказал Николай мягко.
— В лабдиагносты скажи, — пожал плечами Алёша, — надо-то в травму.
— Алёша, — строго сказал Николай, — тебе Глинцев предлагал к эвенкам? На год по целевому?
— Ну, — сказал Алёша.
— И ты согласился?
— Ну, — сказал Алёша.
— Алёша, ты больной, — сказал Миша.
— Наивный чукотский мальчик, — сказал Бабуся и хихикнул.
Николай схватился за голову.
В комнату постучались и тут же, не дожидаясь ответа, вошли Алиса и ещё одна, незнакомая, с толстой русой косой. Бабуся присвистнул.
— Ты что здесь делаешь, Алиска, — ужаснулся Николай, — меня ж комендант побреет, если узнает, что я к нам барышень вожу.
— Это я к вам барышень вожу, — сказала Алиса, — а вы сидите как дрозды и никого никуда не водите. Нет вашего коменданта и до вечера не будет, его Толик заменяет, он сидит на вахте и впускает всех подряд. Алёша, дай хлебушка.
Алиса уселась рядом с Мишей, а та, что с косой, присела на край Алёшиной кровати.
Алёша аккуратно закрыл Видаля на бумажную закладочку, и оказалось, что это вовсе даже не Видаль, а подарочное — откуда только — издание Толкина. Из Толкина тут и там торчали, как и из остальных Алёшиных учебников, розовые хвостики закладок. По ним он сверялся, когда было настроение, со словарём.
— Можно картошечки пожарить, — сказал он смущённо и тоже сел, спрятав под кровать босые ноги. Пятки у Алёши были круглые и очень ярко-розовые, он их немного стеснялся.
— О, а пойдёмте лучше на Цветной, — сказала Алиса, — погода-то какая. К чёрту картошечку. Давайте вообще в кино.
— Алиса, — проникновенно сказал Николай, — у нас тут и так, можно сказать, кино. Наш будущий коллега намылился по целевому в глухую деревню, на целый год, врачом общей практики. Он безнадёжно отстанет от жизни, начнёт окать, замёрзнет насмерть или отравится квашеной оленятиной. Убеди его пойти в реаниматологи.
Алиса ахнула и с ужасом посмотрела на Алёшу.
— А зимовка, зимовка, Алёш? — сказала она.
— Ебтыть, — сказал Николай, — чем Глинский думал вообще, когда тебе предлагал.
— Я уже решил, — сказал Алёша. Покосился на ту, что с косой, и покраснел, хотя этого, как обычно, никто не заметил.
— Цирк, — сказал Бабуся, — с конями. Он решил.
— Это не смешно, — сказала Алиса и топнула ногою, — это страшно.
— Да ладно, — сказал Алёша, — немного всё-таки смешно. Пойдёмте в кино.
— А что в кино? — спросил тут же Бабуся.
— “Мстители”, — тут же сказала незнакомая девица, — только они заканчиваются уже.
— Неуловимые, — сказал Бабуся.
— На неуловимых-то я бы пошёл, — сказал Николай.
Алиса сердито вздохнула. Алёша украдкой открыл Толкина.
— Что такое “неминуемо”? — спросил он шёпотом у Николая, но Николай его не услышал.