"...отказ от постмодернистского копания в отсылках и возвращение к мистическому потрясению...
вернуться к сырому, неинтерпретированному..."

думаю об этом много и серьёзно и счастлива найденной (подсмотренной) формулировке, тем более такой потрясающе простой и очевидной
но не могу не пошутить про
потому что бутерброд гораздо вкуснее, если до тебя его никто не интерпретировал.

---

АМУНДСЕН
хроники обледенения сердца

I
в северном полушарии говорят “на юг”
имея в виду тепло
иное дело когда каюр
крепит манатки к узким полозьям нарт
и белая бесконечность вокруг топорщится как колотое стекло
случка неба с землёй называется горизонтом
ветер крепчает
торосы стоят во льду
как белые идолы

пятьдесят две собаки бегут на юг
по тринадцать в каждом ряду

II
вот доски рейки растяжки бухты
канатов
ящики и тюки
Фрам выходит из бухты
Пипервика
Амундсен — имя человека с высоким лбом
замершего на трапе
на корме спускают флаг завершенья погрузки
белый на голубом
для достижения нематериальной цели требуется много материальных вещей
мы благодарны
поставщикам мыла и мяса
зимней одежды пеммикана и консервированных овощей
особую благодарность хотелось бы выразить одному торговцу из Христиании за возможность бесплатно курить отменный табак

последними грузят и привязывают на палубе сто гренландских собак

III

достоинства эскимосской собаки
может спать на снегу
предана своему каюру
презирает уют
прочие воют — но не эти — эти поют
по снегу ступает бесшумно
по льду крупные когти щёлкают как абак — этот звук мне приятен
но главное:
собаку можно кормить собакой

IV
Фикс — Ласессену

— мой человек не смотрит как я бегу
не знает как холодно у меня внутри
посмотри Ласессен посмотри он смотрит?
— не думай об этом
— ночью сырое приторное тепло
тела под боком сырое, приторное тепло
тюленьего мяса
порвались постромки это значит пора чиниться
можно передохнуть
передохнуть
нет всё-таки передохнуть
Эльза надумала ощениться —
но мы бежим Ласессен мы же бежим когда ей кормить их
Лассесен говорит
— съешь их сам чего пропадать добру
Фикс не-думает
— лучше я сам умру
не-думает
ночь наступает на пятки
бегущая сзади собака наступает на пятки
постромки истерли шкуру в мясо
откуда берется мясо
— Ласессен откуда берется мясо
которое мне не нравится
мясо которое не добавляет тепла
мясо как будто скормили льду мою
самую суть —
и Лассесен говорит
не думай об этом
— и я не думаю

IV
так приходят бессмертные лбы зимы
так заносит снегом по грудь по пояс
мы
находимся в дне
пути к Южному полюсу по колее проложенной
Ханссеном
холодает
приторный серный
запах пороха окрик замерзает в натруженном
горле
я готовился взять нахрапом Северный
полюс
— и вот я стою на Южном
в точке во всём противоположной
исходной
но погруженной в ту же муть
полувечного полумрака

Ханссен трогает за плечо:
устал?

как собака,
Хельмер Юлиус

как собака

@темы: стихи

---

Моя любовь, которая отбывает два месяца в лепрозории ковиднике под Москвой, завела себе сад.
Сад зовут Шито, Крыто и Корыто, и, ребят, кому из нас так подходят свои имена?
Теперь я живу, зная, что где-то моя любовь скачет за комарами для Шита и Корыта (крошечная росянка Крыто независимо как-то добывает себе сам каких-то мошек).




UPD: а в оригинале их зовут Lock, Shock and Barrel. Перевод удивительно в точку.

@темы: лытдыбр

---

Вот я всё переживала, что в огромной России есть всякие говоры, но нет прям диалектов-диалектов, чтобы как в Германии.
Ан нет. Москва, особенно юная, совершенно по-особенному говорит, ни с чем не спутаешь (и я уже не про булошную, а про всё вообще).
Пытаюсь из провинции смотреть русское кино — и чётко слышу московский диалект. Интересно, когда его начнут убирать специально и начнут ли.

@темы: лытдыбр

---

Сложность с духами заключается не в том, чтобы выбрать свой запах. А в том, что убедиться, что у тебя ничем не пахнет стиральный порошок, крем для рук и средство для укладки.
Перебираю весь свой гардероб — в понедельник на работу — и пытаюсь понять, как мне решить нерешаемую задачу — выглядеть солиднее. Предположим, у меня есть четыре комбинезона. И лётный шлем. И резиновые сапоги по колено, и очень красивый плащ от производителей конной упряжи. И зелёное платье в пол из ацетатного шёлка с перламутровыми пуговицами, в котором я поначалу не распознала винтаж и простирнула в стиралке, а потом распяливала на руках, но спасла-таки.
Ноу, сириосли, даже если облить всё это Лютенсом, не лепится у меня из этого взрослая женщина.

@темы: лытдыбр

---

— Калина, я не умывалась! Я — гйязнуля!
И ржёт.
(Это неправда: она умывалась, но орала при этом как резаная. Калина — это кукла по имени Калинка, но Майка жёстко презирает диминутивы и всё, что их отдалённо напоминает)
Новое домашнее имя: Озеров. Комментирует абсолютно всё, акын-стайл, понимает логику образования грамматических форм (О, мама пришла! Майя побегИт к маме!). Не так давно — может, с месяц — обрела своё "Ы" "Я" — несмотря на то, что все мы по-прежнему с ней в младенческом третьем лице (А что хочет Майя? Майя хочет кашу?), отвечает нам как подобает (Я не хочуууууу!). Потом, конечно, ржёт и ест.
Но в целом она вообще очень понятная и последовательная. Всегда знает, чего хочет, и спокойно делится этим знанием (На шею! На лестницу! Попить! Пакетик! Камушки собирать!).
Отчётливо рифмует (Я лису принесу!, Муха прилетела, на ладошку села! Ой, улетела!).
Крышесносно острит.
— Ой! Комарик!
— Нашу Майку укусил комарик? А куда?
*делает страшные глаза* — ЗА ЖООООПУ!


Ходит в садик до вечера. С удовольствием. Ест там за двоих хорошо хоть платить за двоих не заставляют.

@темы: лытдыбр, майская книга

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

кто, выточенный на станке токарском,
зажатый между курском и усть-карском,
болван и бонвиван, ещё болванка,
не шатко и не валко, с полпинка
обритый под армейскую машинку,
карбидовый как шарикоподшипник,
имеет кров, имеет ремесло
и думает “как мне не повезло”?

тьмутаракань, снега, снега, серёга,
ты мог родиться токарем от бога, —
но спасся переломом со смещеньем.
ты иноходец, твой аллюр священен,
и как же повезло тебе, мой друг,
что ты, серёга, нынче леворук.

таких как мы, пригодных не к работе,
а только лишь к дрожанию в полёте,
а только лишь к писанию стишков
и к каталогизации грешков —
летящих над планетой как воланчик,
бессмысленных как глиняный болванчик,
так мало нас, что право же не жаль
киль-ва-тер променять на вер-ти-каль.

и пусть граница на замке, серёжка,
ты только потерпи еще немножко
всего-то, пусть пока и не привык:
чужую гальку сунуть под язык.

ни западной любови ни восточной
ни нарочной любови ни нарочной
ни в Риме ни в Измире ни в орде —
проститься со своим тьмутараканском
и искупаться в озере тракайском
и искупиться в озере тракайском:
закрыть глаза
и плавать по воде

@темы: стихи

---

такое слово скажем ендова
в котле плавильном ежедневной речи
идёт в расход, в побуквенный раздрай,
спускается в плавильную старбакса,
где девочка с тиктоковой гримаской
донатит, войсит, шеймит и не знает,
что значит впалый стык двух скатов крыши,
как называть большой сосуд с отливом,
и всё же — как легки её шаги
легко её кофейное дыханье,
когда, сбежав по травяному склону,
она, смеясь, повалится в траву!

лингвист, ты зря жалеешь ендову
живём как говорится еднова

а ендова — а что уж ендова

@темы: стихи

---

В “Ките втором” было дымно и душно; столешницы сверху были выскоблены дочиста, но Питер Блу знал: переверни — и с тыльной стороны соскребёшь жирную грязь. Старый Пит клялся, что был китобоем в молодости, — но молодой Питер никак не мог ему поверить: что за моряк, который заметает грязь под коврик. На судне коврков нет, — а впрочем, на китобойных судах порядки могли быть другими. Сложно думать о чистоте палубы, когда разделываешь на ней китовью тушу.
Китовью тушу, лежащую на стойке почти наполовину — тяжёлые, жирные руки, широкое лицо с бакенбардами, обрамлявшими его с северной и южной стороны, — тушу это и звали старым Питом, что, если задуматься, было довольно странно, потому что Пит был нестар. И руки его не были обезображены узором темно-красного цвета, какой обычно получается от вживленной под кожу тертой глины вперемешку с кармином — наколок Питер Блу не выносил , хотя расписать себе руки якорями, гарпунами и голыми морскими девками было делом совершенно обычным и в торговом, и в китобойном флоте. И даже в военный флот перекочевывала понемногу эта мерзкая привычка.
У старого Пита столовались — то есть, обыкновенно много пили — младшие офицерские чины, старшинский состав, а здесь, в общем зале — и те матросы, что позажиточней. Старший офицерский состав “Вторым китом” брезговал, и очень зря: еду здесь подавали отменную.
Питер Блу, надвинув на голову мокрый тяжёлый капюшон, прошёл в кабинет, который старый Пит обустроил в полном соответствии с клубами и ресторациями, в какие ходил старший офицерский состав — в своём, конечно, разумении. На вкус Питера Блу, было здесь, в этом кабинете, и тесновато, и грязновато, и, чего греха таить, пошловато. С потолка на него выпучилась пара разнополых золочёных амурчиков. Пышный подсвечник на массивном дубовом столе сверкал латунью. Он бросил мокрый плащ на край стола, сел и на минуту снова прикрыл глаза. Здесь ему нравилось, а в дорогих ресторациях он чувствовал себя неуютно. Будь он аристократом, молодым повесой, не обременённым военной службой, — легко бы фланировал по их натёртым паркетам. Но с тех самых пор как его соучеников и товарищей по весёлым гулянкам одного за другим произвели в офицеры различного ранга, и только он один ждал назначения и всё не мог дождаться,не вполне ещё понимая отцовского замысла, — и даже потом, вполне его разгадав и всё же в пику ему — Питер Блу предпочитал таверны для мичманов салонам для офицеров. Лишь бы было в меру опрятно и кормили как следует: то есть, порциями, которыми можно было бы накормить и оголодавшего матроса.
С тех самых пор, как слава его начала расти, неловкость ситуации только усиливалась, и всё же подходящий момент, чтобы сменить общество мичманов в загуле на общество морской аристократии, был упущен. Все его однокашники один за другим перекочевали в салоны. Отца это почти наверняка сердило, — неумение втереться в доверие к золотым аксельбантам было единственным слабым местом Питера, — но виду отец не подавал и напрямую никогда не упрекал отпрыска за плебейские замашки, недостойные отпрыска такой фамилии.
Иногда адмирала Блу было трудно понять. В остальное де время — почти невозможно.
Примерно такие мысли занимали его сына, когда он проходил через общий зал “Кита второго” в свой кабинет, и толпа расступалась перед ним, хотя никто не здоровался по-приятельски и не хлопал по плечу, как это было заведено у мичманов, — и вот тогда-то его внимание привлёк человек, чьё лицо показалось ему смутно знакомым.
Само по себе это не было странным. Питер Блу вёл дела с таким количеством людей, что только исключительная память на имена и лица помогала ему, — знакомцем был каждый четвёртый, встреченный в порту, — но имени этого человека он вспомнить не мог, как не помнил, чтобы вообще когда-нибудь имел дело с рома.
А у стола стоял, вне всякого сомнения, именно рома, хотя похоже, что полукровка: у чистокровных бродяг и кожа была другого оттенка, и волосы топорщились как пакля, которой смолят щели на верфях. Смуглые, грязные, зеленоглазые, в пёстром тряпье, они таскались из города в город, но к островным столицам не подходили — закон немилосердно их преследовал. Свои лодки они перевозили от побережья к побережью на ослах, а ослов — от берега к берегу — на лодках, на лёгких зелёных лодках. Однажды на охоте Питер наблюдал целую процессbю этих лодок: они сбивались во флотилии и плыли куда-то вдоль берега, лёгкие лодки, слишком лёгкие для того, чтобы выйти в открытое море, — и всё-таки они выходили и возвращались, а все ли возвращались — этого никто не знал наверняка. Рома кочевали, не подчиняясь сезону, как птицы; луне, как рыбы; спросу на мак или шерсть, как торговцы маком и шерстью. Их злые, смуглые, но как бы бескровные лица, однажды увиденные, долго не уходили из памяти, и всё же отличить одного от другого было сложно. Как будто сама бесцельность отливала их по своему образу и подобию, эти лица, эти одинаковые лёгкие лодки без ветрил и руля.
Нет, лицо человека, который едва не толкнул его плечом, вовсе не было лицом рома. Он был, пожалуй, смугл — но не землистой синеватой смуглостью, а морским загаром, бронзовым и полнокровным. Глаза его действительно отливали зеленью, но живости в его лице было столько, что Питер Блу сам поразился, как минутой раньше принял его за рома, да ещё с такою уверенностью. Смутно знакомый незнакомец проводил его тяжёлым взглядом, и уже в кабинете, когда служанка поставила на стол запотевший стакан из сервиза “для благородных”, Питер вдруг вспомнил.

@темы: тексты, Bravo November Charlie

---

@темы: стихи

---

Обнаружила внезапно в себе потаённое: детскую влюблённость в Домбровского, которая случилась незапамятно давно, за программное ("Меня убить хотели эти суки..."), и вот она жива и никуда не уходит (...и знают: это смерть сидит в дверях сарая: / Высокая, безмолвная, худая, / Сидит и молча держит топоры!).

@темы: лытдыбр

---

благословен, кто, невидим, запечатлел в серебре ея
так, что видна даже нежная мерея
ещё пока невидимых линий, к виску уходящих
от её ресниц, уголка бессонного взгляда,
его недреманного острия —

что означает: пусть руно её кос ещё тяжело,
время уже заносит над нею своё стило.
на секунду задумайся, взгляд удержав на знакомом куске решётки Летнего сада,
кому она улыбается так нежно и так светло?

доставая карточки из альбома и сличая даты одну с другой —
незнакомый почерк, “Надюше”, “ш”, подчёркнутая дугой, —
выясняешь, что дед с годовалой тётей Сашей как раз в Самаре,
где прадед лежал в больнице со сломанною ногой.

не будет тебе покоя, внук-архивариус — ты никогда не узнаешь наверняка,
как зовется невидимый обитатель её зрачка,
галогенид серебра в фотографическом желатине,
полузнакомый монгольский прищур на лице мерянского простачка.

---

1) через два дня ремонт в новой квартирке совершенно закончен, дверь в ванную будет водворена на место, и придёт замерщик кухонь замерять кухню. Удивительно, насколько разные на нашей улице квартиры - в совершенно одинаковой узкой крошечной коробочке на два этажа по 28 квадратных метров каждый, где, казалось бы, не развернуться с разной планировкой вообще. Но нет, кажется, что и по объёму эти квартирки отличаются в разы!
Все соседи постоянно тусят на улице. Юрист Инна курит на крыльце в пижаме, маленькие девочки катаются на самокатах, а их папа Игорь на роликах. Михаил делает барбекю, а Диана - наша прекрасная соседка через маленький газон - прикапывает на газоне гортензию. Мы с нею примерно одинаковые садоводы, как я погляжу, так что мне жаль наш общий газон заранее, конкурс клумб нам точно не выиграть)
Въедем, и будем по три раза в день ходить "на речку", как на даче. Взаправдашняя Волга в трёх минутах ходьбы разлилась так, что стала океаном в конце дороги: на рыбинском водохранилище стравили воду. Не забыть продлить страховку от наводнений) Чувствую себя дядюшкой речной крысой.
2) какую выбрать эксцентриковую шлифмашинку?
3) почему я не могу ничего хорошо сделать с первого раза? (это первый и главный пункт, конечно)
3.1) как научиться правильно отвечать за свои поступки?
4) очень устала, очень утомила матушку, очень утомила Майю, которая от цыганский жизни ли, от зубов, ведёт себя совершенно невозможно. Бедный заяц.

@темы: лытдыбр

---

all creatures great and small

о всех больших — и тигры и слоны
нисходят со шпалеры к изголовью;
о малых сих, чьи жизни неравны,
но всё-таки равны — немалой кровью:
охотник гонит зайца по стерне,
и тень его крадётся по стене;
и серый волк преследует овечку;
утиный пух когда-то льнул к перу,
и гребень был когда-то черепаха;
и я — ребёнок, я дрожу от страха
за всякое живое: даже вошь,
рукой служанки брошенная в печку
за просто так, за здорово живёшь;
комар на белом локотке сестры —
да, мне повсюду виделись костры.
мне было пять, и я — я жил, сгорая.
боялся наступить на муравья,
отказывался есть, бросал посуду
на чистый пол; я видел смерть повсюду.
она повсюду видела меня.
мне говорили — в нервной лихорадке,
в бреду, я был почти четыре дня,
но помню я другое: как лежал
во тьме кита, пленённый, как иона —
и доносился голос до меня —
был он господень или же китов,
теперь неважно: что он мне сказал,
почти не помню, помню только то, что
он повелел — возьми в кармане нож,
латунный ножик для очинки перьев,
и выбери во тьме, вслепую, плоть,
пригодную для чистого удара
(я верю, то была господня почта) —
и режь, и ешь; и выживешь.
и я —
я резал, ел, и выжил в лихорадке.
с тех пор как будто было всё в порядке —
но по ночам, в полуночном бреду,
в бездонном сне, в воде, во время оно
я знаю, что вокруг китовье брюхо.
живую плоть ногтями распахав,
я плачу как не плакал бы ахав
о всех, больших и малых

я — иона

@темы: стихи

---

Во-первых, у меня очень много дел, и поэтому я со свистом прокрастинирую.
Во-вторых, у меня очень болит выше шеи.
В-третьих, на мне даёт удивительные спецэффекты CoQ10: сны как в кинотеатре, которые я помню как минимум до обеда. Из сегодняшнего даже успела переписать стишок:

а бич человечества — не озоновое кольцо
и не лёгочная простуда,
но неумение опознать в лицо
зарождающееся чудо.

вот он зовёт их ещё не решив пока
кто сегодня шредер кто черепашка:
дюша, марик, матвей, лука,
пётр и пашка.

(правда, это не очень правильно: должно быть - хотя бы пётр и яшка, что ли)

@темы: лытдыбр

---

немножко греты тунберг вам

Р.

поглядела на землю, а она живая:
вся оранжевая, нежная, межевая
её режут плугами безжалостно и железно,
а она всё равно родит — режь не режь, бесполезно.
жерновами ворочая пласты жирные черновые,
из земли поднимают голову непокорные зерновые.
на-гора родит горы, снопы, не колосок завалящий —
ничего не жалко ей для тебя, болящей.

посмотри восточней и удивись: как горюча
смоляная слёзка, которой плачет лесная круча,
где под тесносплетеньем кроны сосны и кедра
земляная растет утроба и дышат недра —
и пока не знают, что ты позволишь своей хворобе
растранжирить то, что зреет в этой утробе.
так, по весне каждый стебель стреляет вверх, как велит обычай, —
и не верит, что скоро станет чужой добычей.

я-то, конечно, останусь здесь. даже птице не оторваться
от земли, умеющей лишь отдавать или отдаваться;
даже зная, что ты умеешь назначить цену
и целине, теперь уже никогда не целой,
и жнивью, распаханному до малой осенней кровки.

ну и чем теперь ты лучше работорговки.

@темы: стихи

---

марлен

как ни строй героя, а кости слабы:
куда бы дороги военной славы
легионера ни завели, —
любят и римляна и зелота
фрида, матильда и лизелотта,
но злее прочих: лили, лили —

ах, это имя — одна награда:
его выпевает полёт снаряда,
его высвистывают в дороге
летчик, наводчик и канонер —
это имя — неженки и смутьянки —
которое немец, француз и янки
выдыхает каждый на свой манер:

дребезжащая трель
скрипки с фаготом
скачет через форшлаги
жирной форелью,
преодолевающей перекат,
и труба как медная барракуда
хрипло дышит в душу, покуда
один и тот же мотив звучит по обе стороны баррикад —

ибо стоит небу плеснуть лазури,
неважно — грудью на амбразуре,
шинель в крестах, голова в кустах —
но, продажная девка или солдатка,
как целительная облатка,
ты горчила на их устах.

я и сам провожал тебя до калитки,
и если прочих берут завидки —
наплюй на них и ко мне прильни —
но все мы, как воинскую повинность,
отбывали твою невинность:
один поцелуй — и дальше ни-ни.

надо ж было свершиться иной напасти —
командиры, прознавши о тайной страсти,
запретили песни чужой земли.
но тысяче ртов не бывать зашитой:
мы все поднялись на её защиту,
и они отступили, лили, лили, —

о, под эту музыку, вечный воин,
шагай на смерть, и, как смерть спокоен,
уже подстрелен, вставай с колен —
так ещё дохромаешь до горизонта,
пока радио по обе стороны фронта
повторяют:
лили марлен

моя лили мааарлен

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра